Это, конечно, так, но сам же М.И. Мельтюхов приводит данные о соотношении советских и германских сил, занимавших в тот роковой день позиции по ту и другую сторону границы. (Подчеркну: речь не о тех, кому было предписано выдвинуться к границе, а он не успел, а о тех, кто к утру 22 июня уже расположился и даже обжился на указанном месте.) Не буду выписывать из его публикации всю обильную цифирь (хотя она чрезвычайно интересна), назову лишь итоговые цифры, вычисленные самим историком: по личному составу противник превосходил советские войска в 1,3 раза, зато красноармейская армада имела значительный, а в некоторых случаях даже и огромный перевес в военной технике: по орудиям и минометам в 1,4 раза, по самолетам в 2,2, а по танкам в 3,6!
Этого должно было с лихвой хватить, чтобы остановить агрессора! Даже люди, никогда не изучавшие военное дело, знают: чтобы идти в наступление на обороняющегося противника, твердо рассчитывая его одолеть, нужно обладать, по меньшей мере, троекратным перевесом в военной силе. А немцы, собираясь атаковать советские войска, сосредоточенные на границе, не только не имели прописанного в учебниках перевеса, но очевидным образом и намного до уровня атакуемого противника не дотягивали. Мало того, некоторые дотошные нынешние знатоки военной истории даже усугубляют ситуацию, убедительно, на мой взгляд, доказывая, что немецкие танки, и без того относительно советских малочисленные, были изрядно изношены во время победных маршей по европейским странам, да и по своим технико-тактическим характеристикам уступали советским. Примерно то же можно было сказать и о самолетах, пушках. Сами немцы, впрочем, так не считали[12].
Конечно, не техникой единой определяется боеспособность вооруженных сил: не меньшее (даже и большее) значение имеют выучка солдат, опыт и мастерство командиров, уровень организации войск, моральный дух армии. По этим показателям армия вторжения, безусловно, превосходила силы защитников советской границы. Стремясь представить коллизию более наглядно, М.И. Мельтюхов цитирует своего коллегу А.В. Шубина: дескать, «с Запада на Восток с большой скоростью двигалось плотное тело. С Востока не торопясь выдвигалась более массивная, но более рыхлая глыба, масса которой нарастала, но недостаточно быстрыми темпами».
Что значит «более рыхлая»? Об этом много писали разные авторы: прежде всего плохая оперативная связь или полное ее отсутствие между воинскими соединениями, частями, даже подразделениями; отсутствие навыка, а в данном случае и технической возможности действовать согласованно: организовать совместную оборону, опираться на взаимную поддержку. Командиры не знали общей обстановки, не располагали сведениями о соседях, не имели возможности координировать боевые действия даже на малых участках фронта. Каждому пришлось воевать, по сути, в одиночку: либо, выражаясь упрощенно, до последнего патрона оборонять свой окоп, чтобы потом и умереть в нем, либо, видя безнадежность ситуации, отступить без приказа и с непредсказуемыми последствиями. Было и то, и другое; был и третий вариант плен. Количество красноармейцев, попавших в плен в первые дни войны, ошеломляет. Точной цифры нет, версии предлагаются разные, но во всех случаях цифры семизначные, так что можно предположить, что в плену оказалась половина, а то и больше половины тех, кто был поставлен защищать от вражеского нашествия нашу западную границу. В общем, как и предвидели гитлеровские стратеги, «колосс на глиняных ногах» начал разваливаться уже при первом ударе.
И все-таки была ли настолько беспомощна Красная армия на рубеже столкновения с вермахтом, как убеждают нас нынешние военные историки? Бессмысленно, по-моему, искать новые цифры и все еще неведомые науке факты из рассекреченных источников: главное уже давно обнародовано и обсуждено; не могу даже представить себе, какие еще невероятные подробности могли бы сколь-нибудь заметно повлиять на общую картину тех событий. Поэтому приведу лишь свидетельство очевидца, в котором тоже нет ничего неожиданного, однако, по-моему, достаточно хорошо просматривается ключ к разгадке.
Василий Ефимович Субботин, писатель-фронтовик, участвовавший в штурме Рейхстага, автор очень знаменитой в свое время книги «Как кончаются войны» (1965), встретил войну двадцатилетним: он служил башенным стрелком среднего танка, и его подразделение в момент начала войны стояло на самой границе.
«В тот день, вспоминал ветеран десятилетия спустя, мы стояли тогда на окраине, в казармах города Броды, в которых до нас размещались польские уланы, утром, когда еще не встало солнце, нас поднял с кроватей возглас дежурного: Тревога! Накручивая портянки, еще не проснувшись окончательно, мы никак не могли сообразить, почему нас разбудили так рано, да еще к тому же в воскресенье. Никаких тревог в воскресенье вроде бы не полагалось.
Но когда я выскочил из казармы я услышал пулеметную очередь и, подняв голову, увидел низко прошедший над самой крышей самолет
Танки у нас стояли на территории городка, на стояках, и были законсервированы гусеницы были уложены на броню, а пулеметы вынуты из шаровых установок, перенесены в казармы и тоже были густо покрыты смазкой.
Потом началось отступление»[13].
Можно понять жителей глубокого тыла, которые в погожий воскресный летний денек отправились кто в парк, кто в лес, кто на пляж, а возвратились и мир уже не тот, жизнь непоправимо раскололась на «до» и «после». Но тут ведь, в приграничных Бродах, линия соприкосновения с противником, передний край, а у них танки на стояках, гусеницы сняты, пулеметы «густо покрыты смазкой». Разгильдяйство? Можно сказать и так, но очевиднее и важнее другое: войну ждали в принципе, но не в этот же день!
В таком состоянии пребывала тогда вся страна, и что бы изменилось в танковой роте, где служил красноармеец Субботин, если б и какая-то другая часть, направленная к границе из глубокого тыла, не двигалась еще в эшелоне к месту назначения, а уже размещалась рядом? И связь между штабами работала бы исправно? Даже и танки стояли бы на исходной позиции в полной боевой готовности? Да ничего б не изменилось: они просто не имели бы времени на организацию взаимодействия для совместного отпора.
Можно хвалить или критиковать советскую военную технику; можно как угодно оценивать уровень подготовки и моральный дух Красной армии и ее командиров, в любом варианте первой из причин нашей катастрофы на западной границе следует признать внезапность нападения: никто не сомневался, что оно случится, и, тем не менее, оно произошло, когда его не ждали! Это звучит парадоксально, даже неправдоподобно, но это факт. И с первого дня войны этот факт в общем-то для рядовых граждан страны в то время очевидный, использовался для объяснения разгрома Красной армии в первые часы войны: сокрушительный удар противника застал ее врасплох, она просто не успела вступить в бой.
В радиообращении В.М. Молотова, из которого страна узнала о начале войны, нападение Германии оценено как «беспримерное в истории цивилизованных народов вероломство». В тот же день к «пастве» обратился митрополит Сергий, патриарший местоблюститель, и он тоже говорил о внезапном нападении «фашиствующих разбойников»[14]. Тот же мотив прозвучал и в радиообращении И.В. Сталина к «братьям и сестрам» двенадцать дней спустя: «Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину»[15] Такая трактовка начала войны, воспроизведенная на столь авторитетном уровне, стала канонической, усомниться в ней на протяжении десятилетий не решался у нас никто.