Я Язык заплетается. Я сама его сделала, тихо отвечаю я.
Проходит мгновение девочка вскидывает брови. Потом это ни с чем не спутать по ее лицу становится видно, что она явно впечатлена.
Ты сама делаешь одежду. Это не вопрос, похоже, она просто размышляет вслух. Как интересно. Еще одна пауза, потом она поднимает взгляд. Получается красиво.
Несмотря на утреннюю жару, я чувствую, как вспыхивают щеки.
Спасибо.
Теперь подходят и две другие девочки на их лицах читается та же заинтересованность. Они обе задают мне тот же вопрос, а потом представляются Некеса и Чакойя. Первая говорит, что ее зовут Узома.
У нас есть доска для оварэ, говорит она. Хочешь поиграть с нами?
И тут происходит нечто странное впервые за всю свою жизнь я чувствую притяжение к чему-то, кому-то, кроме матери. Больше всего на свете я хочу быть как она, но
Я хочу быть вместе с другими.
Я боюсь смотреть на маму, но все-таки поднимаю взгляд и вижу, что она улыбается. Она с легкостью снимает кувшин с моей головы и, хотя я никогда в этом не признаюсь, мне нравится легкость, которую я ощущаю, когда его нет. Я растираю шею, и мама кивает:
Иди, Бинти. Я буду тут.
Она не знает, что для меня значат ее слова насколько они важны, какую власть надо мной имеет ее одобрение. С моих плеч падает еще один груз и я свободна. Не говоря больше ни слова, я бегу вместе с Узомой и другими девочками через площадь. Мы сбиваемся в кучу, и Некеса показывает мне доску для оварэ. Это маленькая плоская деревянная пластина с двенадцатью маленькими ямками, которые расположены парами по шесть вдоль каждой из длинных сторон. По бокам, у коротких сторон, ямки покрупнее в них сложены большие ярко окрашенные камушки. Слева камушки нефритово-зеленые, справа сапфирово-синие.
Умеешь играть? спрашивает Некеса. Она выше Узомы, у нее тонкие заостренные черты лица, а волосы заплетены в тщательно уложенные вдоль головы «кукурузные» косички с белыми бусинами на концах.
Лицо снова заливает жар. Оварэ достаточно популярная игра в Лкоссе, в нее играют маленькие дети и старики, но мне не довелось выучить правила. Я смущенно качаю головой.
Все очень просто, объясняет она. Эти маленькие ямки на доске называются домами, в каждый кладут четыре камня. Она берет горстку зеленых камней и начинает их кучками складывать в каждый дом. Ямы покрупнее на концах доски называются счетными. Тебе нужно сложить все свои камни в мою счетную яму, прежде чем я сложу свои в твою. Простая игра на стратегию.
На самом деле звучит не так уж просто, но все девочки выжидательно смотрят на меня. По их взглядам я понимаю, что это еще одна проверка, слышу немые вопросы. Я такая же, как они, или другая? Я еще интересная или уже стала скучной? Я сглатываю и, когда Некеса заканчивает раскладывать камни, киваю.
Я готова.
Она делает первый ход.
Я наблюдаю за тем, как она берет четыре зеленых камушка и замирает, рассматривая доску. Затем быстро бросает их, раз-два-три-четыре, в новые дома так, что первый остается пустым. Кивает мне.
Твой ход.
Я делаю глубокий вдох и беру горстку сапфировых камушков. Конечно, я знаю, что на самом деле они не из сапфира скорее всего, обычные камни, которые раскрасил какой-то местный ремесленник, но мне почему-то кажется, что в моих руках они драгоценны и я обязана класть их аккуратно. Как и Некеса, я некоторое время рассматриваю доску, стараясь понять, куда лучше всего класть камушки, чтобы четвертый не оказался на ее стороне. Затем я делаю ход, позволяя маленьким камушкам выскользнуть между пальцами в их новые ямки. Некеса сжимает губы.
Это был хороший ход.
Мы продолжаем, по очереди беря камни и распределяя их по новым домам. Другие девочки ничего не говорят, пока мы ведем нашу молчаливую войну, словно полководцы. Постепенно я нахожу ритм. Некеса была права, когда сказала, что оварэ стратегическая игра, но одновременно это и игра на выживание, а такие игры мне знакомы слишком хорошо. Мы с мамой играем в них каждый день: когда нам не хватает денег на оплату жилья, когда у нас мало еды, когда становится холодно. Я играю в эту игру всю свою жизнь.
Ты выиграла. Я слышу в голосе Некесы недоверие. Она отклоняется и рассматривает доску, словно ожидая, что я обхитрила ее.
Мир вокруг медленно обретает четкость, и я вижу, что Узома и Чакойя по-прежнему сидят рядом. Они обе широко улыбаются мне, хлопают, и теперь я вижу в их глазах одобрение, смешанное с завистью. Сердце снова сбивается с ритма, но на этот раз не от страха. Нет, это новое чувство, и только через несколько секунд мне удается найти для него название радость. Это не совсем похоже на то, что я чувствую, когда мама удивляет меня фруктовым пирогом с рынка. Нет, это нечто другое. Впервые в жизни я наслаждаюсь тем, что мне завидуют. Я осознаю, каково это когда тебя замечают, когда ты интересна другим дольше чем на несколько секунд.
Мне это нравится.
Но радость мимолетна, это я уже хорошо усвоила. Все равно что набрать воду в сложенные чашечкой ладони она просачивается сквозь щели, как бы крепко ты ни сжимала пальцы, надеясь сохранить ее.
Я отчетливо ощущаю момент, когда радость ускользает.
Стой!
Плечи напрягаются, когда я слышу голос, перекрывающий обычный для рынка шум, громкий и жесткий, как удар кнута. Повернувшись, я вижу, что голос принадлежит мужчине в небесно-синем кафтане с золотым поясом на талии. Кожаные сандалии блестящие и новые, а темные курчавые волосы идеально подстрижены с боков. Даже не видя золотого кинжала-ханджари у него на поясе, я знаю, кто это что это за человек. Это один из Сынов Шести, священный воин, защитник правопорядка. Хотя солнце по-прежнему печет, по телу пробегает холодок. Я не доверяю Сынам Шести. Они считают себя воплощением чести и справедливости, но у меня о них другое мнение. Я крепко стискиваю зубы, когда на площадь следом за первым выходят еще несколько воинов, чувствую, как напрягается все тело. Но воины смотрят не на меня.
Они смотрят на маму.
Стой! Первый воин, видимо, лидер, повторяет команду, хотя мама и так не двигалась с места. Все вокруг застыли, никто не произносит ни слова. В этой жуткой тишине я ощущаю предчувствие беды и смотрю маме в глаза. Она стоит перед колодцем, по-прежнему держа мой кувшин в руках, а свой на голове. Воин подходит к ней, натужно улыбаясь и сверкая белыми зубами. Он напоминает мне гиену, которая выслеживает добычу.
Господин. Мне не разглядеть маминого лица, но ее поза меняется. Голову прямо, плечи назад. Она не отступает, когда воин останавливается перед ней, и по тому, как он хмурится все сильнее, я понимаю, что ему это не нравится. Какая-то проблема? спокойным голосом спрашивает мама.
Воин выпрямляется во весь рост и отвечает, глядя на маму сверху вниз:
Дараджам теперь запрещается пользоваться центральными городскими колодцами. Тебе придется брать воду где-то еще.
Я вскакиваю на ноги. Предчувствие беды перерастает в неприкрытую тревогу. Она пульсирует внутри, и я слышу, как пульс отдается в ушах. Никто не произносит ни слова. Уверена, Узома, Некеса и Чакойя по-прежнему сидят, склонившись над доской для оварэ, но на них я не смотрю. Я все еще не могу разглядеть мамино лицо, но слышу страх в ее голосе.
Это я никогда не слышала такого правила. Ее голос дрожит.
Кухани ввел его вчера вечером, сообщает воин. Если вашему отродью нужна вода, идите к колодцам на западной границе.
Мое лицо кривится. В западной Лкоссе находится район Чафу, место несимпатичное и небезопасное. И идти от дома намного дальше. Отправлять дарадж за водой туда это настоящее наказание.
Я я Мама запинается. Но это
Шевелись, грубо произносит воин. Он больше не улыбается, его глаза мрачно сверкают. Если не хочешь проблем.