Провокацией послужил всего один удар.
Опоздал.
Всего на несколько дней. Но по правде на несколько десятков лет.
Пусть это будет одна жертва в начале моего нелёгкого пути.
Единственная. Случайная.
Пусть этот ребёнок останется в моей памяти на всю мою оставшуюся жизнь напоминанием о том, как сильно я опоздал и как нужно торопиться.
Чтобы больше никогда не было вот такой фатальной случайности.
Совесть режет острым, с зазубринами, ножом.
Теперь, где бы я не был, чтобы не делал, всякий раз память возвращает к этому случаю. И пусть всё объяснили врачи и пусть было сказано, что ребёнок болен и любой удар, даже случайное падение могло привести к неутешительному финалу, я всё равно отношу эту смерть к себе. Бесконечно сопоставляю факты, высчитываю дни и думаю, что я мог сделать, чтобы этого не произошло. Я мог, но не сделал. И теперь эта жертва на моей совести.
Уже на следующий день полетели головы
-
Урок математики самый страшный.
Каждый из нас дрожит. Дрожь тела иногда заменяет дрожание разума, или наоборот. Дрожат все.
Когда были помладше, дрожали от ожидания ударов, а теперь просто дрожим по привычке.
Самый страшный монстр нашего приюта математичка, Светлана Алексеевна. Все давно знают о её психической неуравновешенности. И слово неуравновешенность это ещё мягкое слово. На пустом месте эта женщина превращается в маленькое толстое чудовище, сносящее всё и всех на своём пути.
Говорят, раньше она работала в спецшколе для трудных подростков и оттуда у неё такой неустойчивый характер. Сейчас она успокаивает его одним и тем же способом лупит детей.
Мы привыкли. Всё равно жаловаться некому.
Однажды, когда ещё училась в классе пятом, я попала под мощь её ярости. Как-то на перемене я бегу за кем-то по коридору и когда нужно было поворачивать, решила ещё и плюнуть в того за кем бежала. Выруливаю из-за угла, собираю всё, что есть во рту и выдаю смачный плевок и что вижу тогда, от страха я чуть не умерла на месте за углом Светлана Алексеевна, а на сером платье, обтянувшем её плотную фигуру,мой плевок.
Тогда она отлупила меня в своём кабинете так, что я неделю с трудом сидела и двигалась. На этом её ярость в отношении меня закончилась. Как будто всё, что она хотела сказать именно мне, сказала. С тех пор взгляд её от меня отскакивает, может, всё же была в её голове какая-то совесть, но она начинала работать только после того, как её хозяйка кого-то отлупит.
Это единственная учительница, которая действует так радикально. Остальные переменно. Так, иногда позволяют себе удар другой, но не до крови. А эта лупит с удовольствием, с безумным взглядом, раскрасневшись, с расширенными и дрожащими от возбуждения ноздрями. Она вкладывает в каждый свой удар частичку себя и удовлетворённо устаёт от такого действенного метода воспитания.
Её боятся все.
И вот, урок математики.
Все притихли, дрожат. Страх витает в воздухе.
Серова, к доске, монстр в юбке чуть улыбается.
Это улыбка истязателя, человека увлеченного и не понимающего своей увлеченности. Она любит математику, и страшно не любит тех, кто ёе не любит. А я не люблю. Сказать по правде, я вообще ничего не понимаю. С какого-то момента просто перестала понимать.
Что это у тебя на голове, дернула учительница меня за хвостик.
Это хвостики, тихо сказала я.
Ты тупицей была, тупицей и останешься. Как и твоя алкашка-мать. Такая и у тебя будет дорога.
Она могла замахнуться на всё что угодно, но только не на мою мать. Какой бы она не была при жизни, но она была для меня чем-то идеальным, недосягаемым и святым. Лелею память о ней, вспоминая редкие, короткие моменты из детства, и не хочу, чтобы кто-то касался этой темы, тем более своими грязными словами. Поэтому сквозь страх наказания я начала тихо перечить.
Моя мама не алкашка, она болела, встрепенулось во мне испуганное, спящее где-то внутри бунтарство.
Да, как она болела, с бутылкой и с мужиками. И ты будешь точь-в-точь, как твоя мать.
Дверь в классную комнату приоткрылась и все ученики увидели тёмную фигуру, что бесшумно показалась в проёме. Но учительница стоит задом к двери и видеть, что происходит у неё за спиной, не может, поэтому спокойно продолжает свой привычный монолог.
У вас порода гнилая. Мать твоя, проститутка, под забором сдохла и ты так же сдохнешь.
Внутри закипело, но привыкшая терпеть, я молчу. Мы привыкли к таким разговорам и почти никогда не перечим. Иногда они всё же разрушали мою память о маме и мне казалось, что всё так и было, как говорит учительница. А она не забывала говорить это часто, так часто, что я даже начинаю верить. Я п роглатывала эти слова, даже не плачу, привыкла. И уже после урока, с поддержкой подруг, пытаюсь реабилитировать в памяти свою умершую мать.
А сейчас у нашего разговора появился новый неожиданный свидетель. Уверена новый мучитель. Здесь все такие, а он вряд ли будет исключением.
Директор слушает молча. На какое-то мгновение мне показалось, что он согласен со словами учительницы и целиком их подтверждает.
Небольшая пауза в словах математички и как гром среди ясного неба, для всех нас прозвучало:
Вы уволены! Можете идти собирать вещи!
Светлана Алексеевна повернулась и резко переменилась в лице. Из уверенного, насмешливого оно превратилось в испуганное лицо маленькой, не злой, а даже доброй женщины.
Какие-то вопросы? голос директора низкий, пронизывающий, заставляющий остановиться, замереть и слушать.
Но как вы не имеете
Если будете много разговаривать, напишу приказ, будете уволены по статье.
Класс настороженно молчит. Тишина гробовая. Мы напуганы до предела. Ещё не понявшие, что, собственно, произошло.
Вот так просто, за полминуты, приют лишился монстра, который не то что годами, десятилетиями истязал детей. Монстра, который красный нитью прошел по судьбе, по жизни и уже никогда не сотрётся из воспоминаний. Никогда.
Но заглянул какой-то человек и просто сказал вы уволены. И всё.
С того дня все узнали, что новый директор уволил математичку только за её слова. Знал ли он о том, что она творила, никому неизвестно. Надеюсь, знал.
Потом уволили и других учителей, которые десятилетиями устанавливали здесь свои порядки. На их место приходили молодые, симпатичные, современные, вежливые, добрые.
Все меняется на глазах. Повсюду ремонт, раскуроченные классы, комнаты, дорожки аллей, а на место этого старинного, замшелого приходит новое, красивое, чистое, современное.
Постепенно, не сразу, меняется наше сознание. Оно как будто просыпается. Из закостенелого в мозге страха появляется так долго спавшая смелость.
Столько лет нам не позволялось говорить и вдруг стало можно. Столько лет нас истязали, мучили, а теперь даже словом нельзя обижать. Каждого учителя, кто позволит себе такое, ждёт увольнение.
Старые времена исчезли сразу, быстро и легко. Вскоре никто уже не вспоминал, как было раньше, зажили так, как позволили нам жить теперь.
Глава 3
Кроме глобальных перемен, которые поглощают старое и приносят в нашу жизнь новое, было ещё одно обстоятельство с беспощадной неизбежностью заполонившее детские умы воспитанников приюта.
Директор.
Перемены важны, но человек, принёсший их, оказался фигурой более важной, чем сами эти перемены.
Всего за месяц в каждом сердце зародилось чувство, от которого мы все вдруг стали мыслить по-иному. Каждый знал, чтобы ни случилось, за его спиной всегда, при любых обстоятельствах, окажется человек так быстро и так безапелляционно ворвавшийся в наши сердца.
Повальная любовь к директору это даже не то слово. Всеобщее обожание тоже не так. Это какое-то наполнение атмосферы, без которой уже невозможно существовать.