Охота на Волколака - Маш Диана

Диана Маш

Охота на Волколака

Пролог

Мишка Осипов, известный в воровском миру славного города Китежа как Лапоть, пнул носком рваного сапога жирную черную крысу.

А нечего в поздний час дорогу добрым людям перебегать.

Признаться, так себе повод. Добрым, Мишка может и был, однако столь глубоко в душе, что и не разглядеть за хитрыми очами. К тому же, это еще как посмотреть, кто у кого на пути встал.

Крыса взвизгнула, да убежала по своим крысиным делам. А Лапоть остался подпирать кирпичную стену доходного дома на Прошкина. Ладони под мышками грел, кутаясь в потертую шинельку, с чужого плеча.

Зябко. Метель того и гляди разгуляется.

Спрятаться бы где, переждать. Да только четыре «красненьких» [1] и одна «синенькая», [2] шибко грели Мишкин карман. Мысли заманчивые покоя не давали.

Куда податься честному вору, ныне сменившему стезю рыболова [3] на престижную голубятника? [4]

В кабак на Стольской, в коем сегодня сам Игла с цыганами песни распевал? Приказать подать графинчик водки, блины с закусками. Угостить лихой люд. Авось заметит Игла, под крыло к себе возьмет. Всяко лучше, чем в ночлежке ютиться. Где либо клопы до смерти закусают, либо, не ровен час, пером в бок

Али на Балагуниху свернуть? Нет. Там дружки из прошлой жизни, в кою Лапоть больше ни ногой.

Пальцы нащупали теплые бумажки. Сердце радостно помчалось вскачь. Столько рубликов дотоле в глаза не видывал. А нонче все свое.

Решено. На Стольскую, к Игле. Потратится изрядно, да и бог с ним. Глядишь, не убудет.

От Прошкина идти всего ничего. Кругом ни души. Оно и к лучшему. Занесенная снегом улица была узкой, как сточная канава. Фонари не горят. Их меняли, пытались чинить. Но Мишкина братия снова била почем зря. В темноте оно всяко проще чистить чужие карманы.

Откуда ни возьмись, дорогу заступила могучая фигура. Пришлось задрать голову, дабы увидеть, кто такой смелый.

 Гляди, куда прешь, малахольный!

 Лапоть?  голос не людской, а будто звериный.

Сверкнувшие зубы показались Мишке дюже острыми, длинными. Холодок нервный по позвоночнику прошел. Струхнул он не слабо. Сжал шило, что завсегда держал в кармане. Отошел на шаг.

 Ежели и так, тебе какая забота?

Незнакомец сверкнул жуткой улыбкой, более напоминавшей волчий оскал.

 Нашелся.

Тяжелые руки сжали Мишкины плечи. Тишину ночи нарушил глухой хруст.

Вскрикнув от боли, Лапоть сумел вырваться. Побежал, надеясь спрятаться в ближайшей подворотне. Но от судьбы, какой бы ты не был удачливый и верткий, разве ж удерешь?

***

[1] Десятирублевая купюра, прозванная так за красный цвет.

[2] Пятирублевая купюра, прозванная так за синий цвет.

[3] Рыболов воровавший багаж с конных экипажей.

[4] Голубятник вор, грабивший квартиры и пролезающий в них через дымоход.

Глава 1, Где искусство требует жертв

 Сонечка, миленькая, только взгляни на это совершенство!  всплеснула руками Инесса Ивановна, остановившись напротив картины, изображающей сидящего на рябине нахохлившегося снегиря.

Десятого за сегодня. Предыдущие девять тоже удостоились звания совершенства и пятиминутки восхищения. Хотя, по моим скромным впечатлениям, ничего-то выдающегося ну, кроме непропорциональных клювов в них не было.

 Особенная цветовая гамма, невероятные приемы

Скукота.

Дернул же черт Глашу взять выходной, а нас с тетушкой, по дороге в новенькую кофейную, где ожидали чашечка утреннего кофе и шоколадный эклер, остановиться перед афишной тумбой с объявлениями?

Инесса Ивановна вдруг оказалась тонким ценителем искусства. В общем, дальше ее было не остановить.

Китежский музей живописи, в котором все выходные проводилась выставка картин деревенских художников-пейзажистов, радовал лишь своими небольшими размерами. В основном это мрачное, не отапливаемое, продуваемое со всех щелей одноэтажное здание, где этим ранним январским утром было не протолкнуться.

Людей тьма. Мужчины, женщины, даже дети. Что явно указывало на скудность городских развлечений.

Пока тетушка охала и ахала над каждым медведем, елью и куропаткой, я старательно давила зевок и хмурила брови, строя из себя придирчивого критика.

Впрочем, одна картина все же привлекла мое внимание. «Столование купчихи Саблиной». С таким детальным изображением холодца, кулебяки, запеченного поросенка и заливного судака, что я едва слюной не подавилась.

Задержавшись у ней, я не заметила, как Инесса Ивановна умчалась вперед. Опомнилась, лишь услышав за спиной разговор на повышенных тонах, что часто служил предвестником бурной ссоры.

 Где картина, уважаемый?  рявкнул властный женский голос.

 Позвольте, их тут полон зал,  огрызнулся в ответ тонкий, мальчишеский.

 Ах, вы Обманщик! Злодей! Мошенник! Обещались неизвестное полотно руки самого Василия Андреевича Тропинина выставить. Заради него такой путь проделала. Денег на вход не пожалела. Совести у вас нет!

Признаюсь, я тоже заинтересовалась. Припомнилось, что афиша зазывала взглянуть на неизвестную картину довольно известного даже в двадцать первом веке художника. Место которому в главном музее столицы. А уж никак не в закромах уездного Китежа.

Скандал, между тем, набирал обороты.

 Шли бы вы, госпожа хорошая, подобру. А то ж городового кликну.

 Да я да вы да вас!

Обернувшись, я ожидала увидеть почтенную матрону, с повелительным взглядом, необъятными формами, трясущимся вторым подбородком. И несмелого юношу, дающему ей отпор.

Юноша был. Нескладный, долговязый, в черном костюме. Со смешно прыгающими темными кудряшками и завитыми усиками. Румяный до блеска и благоухающий валящим с ног резким запахом одеколона.

Щеголь и модник как они сами себя величали. Мой же покойный дед, Прохор Васильевич, называл таких желторотыми птенцами.

А вот матроны не оказалось. Вместо нее сжимала кулаки хрупкая гимназистка в белом платье. Сверлившая парня полным негодования и растерянности взглядом. Мол, делай что хочешь, с места не сойду.

 Извольте объясниться, любезный,  вмешалась я в чужой разговор, пытаясь, однако, загладить вину милой улыбкой.  Барышня задала вполне резонный вопрос. У вас даже рамка, подписанная именем художника, имеется. А вместо картины пустое место.

Я ткнула пальцем в стену у правого плеча юноши, заставив его отскочить. Кадык задергался. Взгляд забегал. Пока не остановился на полу, у собственных ног. Парень печально вздохнул.

 Право, барышня, тут такое дело Хозяин полотна Федор Иванович Задушевский, клятвенно обещался присутствовать на выставке вместе с ценным экспонатом. И, я полагаю, исполнил бы обещанное. Ежели б второго дня не отдал богу душу.

Неожиданно. Гимназистка ахнула, прижала ладони ко рту. Невпопад закивала и отошла. Оставив нас с молодым человеком наедине, любоваться на золоченую рамку от картины.

 Почему же вы не отменили выставку? Или не перепечатали афиши? Четыре дня достаточный срок.

 До последнего уповали на милость безутешной вдовы. Полагали, госпожа Задушевская позволит нам использовать полотно. В сугубо благородных целях, разумеется. Однако, не до того ей, видимо. Впрочем, не удивительно,  юноша внезапно заозирался, шагнул ко мне и зашептал.  Слухи ходят, что продала она картину. А сама туману напускает, дабы газетчиков отвадить. Статеек гаденьких не допустить.

 Статеек?

 А как же? Мужа, мол, на тот свет свела, дабы богатствами всецело завладеть. А как же она свела, ежели он сам за жизнь не цеплялся? Мучился больным сердцем, а все одно пил нещадно. Так-то вот, барышня, в жизни оно как.

 Откуда такие познания?  скопировала я подозрительный прищур одного своего знакомого пристава.

 Дык от сестрицы двоюродной. В доме господ Задушевских горничной служит.