Логика Гегеля
Книга третья
Уильям Уоллес
Переводчик Валерий Алексеевич Антонов
Иллюстратор Валерий Антонов
© Уильям Уоллес, 2024
© Валерий Алексеевич Антонов, перевод, 2024
© Валерий Антонов, иллюстрации, 2024
ISBN 978-5-0062-7976-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ГЛАВА I
ВВЕДЕНИЕ
1. В нескольких важных вопросах философия сталкивается с трудностями, неизвестными другим наукам. Объекты, с которыми ей приходится иметь дело, не являются, подобно объектам этих наук, знакомыми воображению или узнаваемыми в обычном мышлении. Метод ее исследования, как в начале, так и в дальнейшем ходе дискуссии, также не является общепризнанным, как в науках. Объекты философии, правда, в целом те же, что и у религии. В обоих случаях объектом является Истина, в том высшем смысле, в котором Бог и только Бог является Истиной. Точно так же и религия, и философия рассматривают конечные миры природы и человеческого разума, их отношение друг к другу и к их истине в Боге. Поэтому некоторое знакомство или внешнее знакомство со своими объектами и определенный интерес к ним философия может и должна предполагать, даже если бы это не было обусловлено ничем иным, кроме как тем, что в определенный момент времени наше сознание формирует представления или обобщенные образы объектов задолго до того, как оно формирует понятия о них. У нас есть мысленные образы объектов, прежде чем мы их мыслим: и только благодаря этим мысленным образам и постоянному обращению к ним мыслящий разум переходит к познанию и пониманию в строгом смысле слова «мысль».
Но в случае с мыслящим, в отличие от более раннего и полуживописного, взглядом на вещи, вскоре становится очевидным, что мысль не удовлетворится ничем, кроме доказательства того, что ее содержание или факты должны быть такими, и не могут быть иными. Другими словами, мы должны доказать существование ее объектов, а также продемонстрировать их природу и качества. Наше первоначальное знакомство с ними через посредство полуживописных обобщений вскоре оказывается недостаточным. Мы не можем ничего предполагать и ничего утверждать догматически; мы также не можем принимать утверждения и предположения других. И все же мы должны положить начало: а начало, как первичное и безначальное, делает предположение, или, скорее, является предположением. Кажется, будто начало вообще невозможно.
2. Этот мыслительный взгляд на вещи может служить, в общих чертах, описанием философии. Но это описание слишком широкое. Если правильно сказать, что мысль делает различие между человеком и низшими животными, то все человеческое является человеческим именно потому, что оно есть продукт мысли. С другой стороны, философия это особый или специфический способ мышления, способ, при котором мышление становится знанием, рациональным и всеобъемлющим знанием. Как бы ни были велики идентичность и сущностное единство этих двух истоков мысли, философский способ следует отличать от более общей мысли, которая действует во всем человеческом, во всем, что придает человечеству его отличительный характер. Кроме того, следует помнить, что мысль, лежащая в основе и характеризующая все явления человеческого сознания, первоначально появляется не в своей собственной форме мысли, а в аспекте чувства, восприятия или воображения все эти аспекты следует отличать от формы собственно мысли.
Существует старое учение, превратившееся в тривиальное утверждение, что именно мысль отличает человека от животных. Но какими бы тривиальными ни казались эти старые убеждения, их, как ни странно, приходится вспоминать в присутствии некоторых актуальных доктрин сегодняшнего дня. Эти доктрины ставят чувство и мысль так далеко друг от друга, что делают их противоположностями, и представляют их настолько антагонистичными, что чувство, особенно религиозное, якобы загрязнено, извращено и даже уничтожено мыслью. Они также решительно утверждают, что религия и благочестие должны вырастать из чего-то совершенно отличного от мысли и опираться на нее. Но те, кто проводит такое разделение, забывают, что только человек обладает способностью к религии, а у животных религии не больше, чем закона и морали.
Верующие в такое разделение религии и мышления обычно имеют в виду тот вид мышления, который можно назвать послемыслием. Они имеют в виду рефлексивное мышление, которое имеет дело с мыслями как мыслями и доводит их до сознания. Именно потому, что люди не замечают и не держат в уме различие, которое философия таким образом определенно проводит между собой и общим характером мышления, возникли некоторые из самых грубых причуд и возражений против философии. Человек, несомненно, только потому, что его природа мыслить, является единственным существом, обладающим правом, религией и моралью. Таким образом, в этих сферах человеческой деятельности мышление в форме чувства, веры или материализованной концепции не бездействует: его действие и его продукция присутствуют в них и могут быть обнаружены при исследовании. Но одно дело иметь такие чувства и обобщенные образы, сформированные и пронизанные мыслью, и совсем другое иметь мысли о них. Мысли, к которым приводит размышление над этими способами сознания, включают в себя все, что относится к рефлексии, рациоцинации и т. п., а также к самой философии.
Пренебрежение этим различием между мыслью в целом и рефлексивной мыслью философии привело к еще более распространенному недоразумению. Размышления такого рода часто считались условием или даже единственным способом достижения обычного представления и уверенности в истинном и вечном бытии. Так, например, метафизические доказательства существования Бога, ныне несколько устаревшие, рассматриваются так, как будто знание их и убежденность в их истинности являются единственным средством для возникновения веры и убежденности в существовании Бога. Подобная доктрина нашла бы свою параллель, если бы мы сказали, что есть невозможно, пока мы не приобрели знания о химических, ботанических и зоологических качествах нашей пищи; и что мы должны отложить пищеварение, пока не закончим изучение анатомии и физиологии. Если бы это было так, то эти науки в своей области, как и философия в своей, значительно выиграли бы в плане полезности; более того, их полезность поднялась бы до уровня абсолютной и всеобщей необходимости. Или, скорее, вместо того чтобы быть необходимыми, они бы вообще не существовали.
3. Именно факты или содержания в нашем сознании, какого бы рода они ни были, придают характер или определенность нашим чувствам, восприятиям, фантазиям и образным представлениям; нашим целям и обязанностям; нашим мыслям и представлениям. С этой точки зрения ощущения, восприятия и т. д. являются формами, которые принимают эти содержания. Содержание остается одним и тем же, независимо от того, ощущается ли оно, видится, воображается или определяется волей, или просто ощущается, или ощущается с примесью мыслей, или просто и непосредственно мыслится. В любой из этих форм или с примесью нескольких, содержимое, как говорят, противостоит сознанию или является его объектом. Но когда они таким образом становятся объектом сознания, особые характеры этих форм присоединяются к содержанию; и каждая их форма, как следствие, порождает особый объект. Таким образом, то, что в основе своей практически одно и то же, может выглядеть как разная сумма фактов.