Не знаю я, насколько это правда: как люди сказывают, так и я. Как говорится, за что купил, за то и продаю. Может, и брешут, конечно, да сейчас уж не докопаешься, как оно на самом деле было. Ведунов тех и нет уж давно, капища все мхом да подлеском заросли, только иной раз нет-нет, да посмотрит на тебя из глубины леса деревянный чур своим неживым взглядом. Никуда не делись старые боги, и навьи тоже не делись никуда. Как открыли им дорогу в те леса колдуны, так они до сих пор там и водятся. И нет им большей радости, как душу невинную загубить. Особенно, если эта душа по незнанию или от глупости сама к ним сунется.
***
Жил в Хмарино тогда Никитка, в одной из самых больших изб. Был он сыном охотника, каждый год с отцом на промысел уходил, а как вырос, так его дело и перенял. Сменил он с товарищами такими же бравыми молодцами своих стариков-отцов, да стали вместе на охоту ходить. Летом на промысел шли, по осени зимовья строили да запасы делали, чтобы по холоду было куда прийти. Зимой-то как раз в охоте особая нужда была. Так и жили они, добывая мясо, ценные шкуры да пушнину, хорошо жили. Дюже свое дело любили и знали прекрасно, даже загордились немного.
Вот только не знали, и не могли знать они, чем их гордость да азарт охотничий обернутся.
Как-то раз пошёл по весне Никитка-охотник со своими товарищами зверя бить. Да не просто оленя или кабана какого завалить хотели, а кого покрупнее да пострашнее. Помнили они, как звери дикие по зиме житья деревне не давали и скот таскали, вот и решили охотнички отыграться. Может, волка или росомаху добудут, или на худой конец лисиц постреляют. Ходили по лесу, выслеживали добычу богатую, а деревенские всё ждали своих любимцев и гадали, с чем те домой вернутся.
И вот, одним утром вышли бабоньки в огород, смотрят а по тропке, со стороны леса, идёт Никитка с друзьями. Тянут они за собой волокушу, а на ней лежит туша медвежья. Высыпал народ на улицу, всем охота на зверя поглядеть да охотничков поприветствовать: эка, от какой страхолюдины деревню избавили! Чай, теперь и в лес ходить будет не страшно, и за скотину спокойней.
Огромный то был медведь, башка мощная да тяжелая, вся в шрамах и царапинах. Лапы здоровые, а когти во! Будто кинжалы, острые. Да только видно, что хоть и здоровый то был косолапый, а всё ж старый очень. Шкура вся клоками полезла, с проплешинами, и будто сединой отливает. Зубы сбитые да обточенные: видно, приходилось ему железные ловушки грызть, в которые он попадался. А глаза его то ли после гибели, то ли ещё при жизни, от старости, белой пеленой подёрнулись. И так страшен был вид этого мёртвого медведя с белесыми глазами, что на его морду людям и смотреть было не по себе.
Вот так медведь, протянул Емельян, сосед Никиткин, у которого прошлой зимой медведь-шатун брата родного заломал, должно быть, это он, погань эдакая, моего Илью погубил, детишек его малых сиротками оставил.
Всё может быть, дядь Емеля, отозвался Вася, один из охотников. Он не он, мы точно знать не можем. Да только то, что он с таким здоровьем ни коренья есть не мог, ни за зверьём гоняться, это ясное дело. Людоедом он был. Так что вовремя Никитка наш его оприходовал.
Да, лютый был зверь! Встрял самый младший, Алёша, а мы ещё его убоище нашли, за чёрным лапником, на старом капище. Ух, и жуть!
Вот спасибо вам, робяты, похлопал мужик друзей по крепким спинам, спасибо тебе, Никитка! Был бы сейчас твой батя жив, так бы гордился сыном своим храбрым! Приходи сегодня ко мне, я тебя яблочной наливкой угощу. И друзей своих не забудь.
Не забуду, улыбнулся парень и на Васю с Лёшкой посмотрел, друзей своих и товарищей по ремеслу, уж мы с ними столько всего прошли, столько всего натерпелись, так что и горькую долю, и сладкую вместе делить будем.
Ну моя-то наливочка сладкая, на яблоках медовых, уж будь уверен. Приходите вечерком, устроим пир на весь мир.
Как и условились, пришли Никитка, Вася и Алёша к дяде Емельяну вечером, и ещё мужиков с собой позвали. Вскоре почти всё Хмарино собралось на пирушку, удачную охоту обмыть да охотников поблагодарить за то, что избавили лес от зверя страшного. Старики гордились, что такая замена достойная им выросла, да свою охотничью молодость вспоминали. Мальчишки юные слушали рассказы бывалых добытчиков и диву давались, а глаза их горели от интереса и любопытства. Девки красные все на троих молодцев заглядывались. Оно и понятно, видные те ребята были: у Никитки вихры чёрные и косая сажень в плечах, Вася высокий да ладный был, а у Лёши глаза ясные, голубые, и улыбка добрая. Да и смелые они были ребята, за такими как за каменной стеной. Вот и увивались за ними девушки, а тем и невдомёк было, всё о ремесле своём думали.
Пришла на праздник тот и Яговна. Узнала она от бабки, что охотники медведя старого завалили и тушу его в деревню приволокли, и решила пойти, своими глазами поглядеть.
Пируют охотнички за столом, веселятся, смеются, а туша убитого медведя рядом лежит. Тут увидел Никитка, как дверь калитки Емельяновой отворилась, а в щёлку клюка просунулась. Вошла во двор Яговна, посмотрела на хозяина и поклонилась в пояс, приветствуя его и виновников торжества. Притихли гуляки, на девку растрепанную смотрят. Иные похихикивали, мол, в таком виде ещё и на праздник к добрым людям припёрлась, но как слышали рядом с собой скрип березовой клюки, так и умолкали. Хоть и принимали деревенские внучку доброй знахарки Авдотьи, а всё ж побаивались: уж больно девка на всамделишную Бабу-Ягу была похожа, даром что не старуха. И что поколдовывала девка, уж все знали.
Шла Яговна медленно мимо столов, гости потихоньку опять в весёлое русло вернулись, пихали друг друга и гостье местечко уступали. А та лишь благодарно улыбалась да отнекивалась. Подошла она к трём друзьям, смотрит, на тонких губах то ли ухмылка, то ли улыбка. И ничего не говорит.
Здравствуй, Яговна, маленькая колдунья, хохотнул Никитка и рукой поманил гостью к себе. Совсем уж он был во хмелю, и любая ему красавицей чудилась, даже Яговна, на ногу хромая да на лицо рябая. Не чаяли мы, что ты придёшь, но рады видеть. Подойди ко мне, садись рядышком, угощайся, да подивись на добычу богатую. А ну-ка, раскинь косточки из своего мешочка холщового: может быть, скажешь, какая удача меня в будущем ждёт? Какого ещё зверя диковинного добуду?
И мне раскинь тоже, Яговна, отозвался Алешка, скоро ли и я руку на крупную дичь набью? А то уж самому хочется попробовать, не век же мне за старшими таскаться.
А я? Встрял в разговор Василий, посмотри, Яговна, смогу ли я открыть лавку пушную в городе? Смогу ли купеческим делом заняться?
Ничего не ответила им Яговна. Опёрлась она на клюку, опустилась на колени перед убитым медведем, взяла в тонкие ручки его голову и в глаза белесые посмотрела. А потом поднялась и глянула на каждого охотника, да так, что у тех холодок по спине пробежал.
Ни к чему здесь мои кости, ребятушки, отвечала колдунья, ровно что клюкой своей проскрипела, и без всяких гаданий вижу я, что не забить тебе больше зверя, Никитка. Не пойти тебе, Лешка, одному на промысел. Не открыть тебе, Вася, лавку с пушниной.
От слов таких Никитка чуть наливкой не поперхнулся. Смотрит он на Яговну и не понимает, то ли злиться ему, то ли удивляться.
Это ещё почему? Насупился он. Ты что такое мелешь, Яговна?
А та опять на медведя смотрит, на куриной её шейке жилка напряжённо играет:
А потому, Никитушка, что не медведя вы приволокли в деревню, а лихо злое. Ещё бабушка моя маленькой девочкой была, а люди уж своих чад страшным седым медведем пугали, что в окрестных лесах бродил. Вот только не просто зверем он был. В шкуре медвежьей душа старого колдуна жила. Знался он со всякой поганью, да вскоре сам нечистью сделался. Заходил он под лапник чёрный на двух ногах, а выходил на четырёх. И так этот колдун людской кровью опьянён был, что один раз обернулся он, да больше не воротился в человеческий облик. Не смог. Хотя думается мне, что намеренно не воротился, не захотел. Долго он по лесам нашим бродил, всякую гнусь на людей натравливал, да и сам не гнушался кого-нибудь угробить.