Ветер блуждает в парче занавесок.
Перед рассветом цвет неба глубок,
Последние звёзды гаснут над лесом.
Размеренный ритм стучит у виска,
С пульсом смешавшись, уснуть не даёт.
Я света и тени единства искал,
Искал, где душа постоянно поёт.
Я в поисках мир обошёл и не раз,
Где только не падал, что не делал с собой!
Но только под взглядом её серых глаз
Я был словно дома и снова живой.
Я становился ручным и покорным
И не хотел больше громких побед
Но я испугался пустить где-то корни.
И скорый унёс неотправленный ей конверт
Девочка
Девочка. Платье цвета небесной лазури,
Белые бантики и два кудрявых хвоста.
Девочка верит сказкам, не знаю тоски и бури.
И впереди у нее жаркое лето, а жизнь- мечта.
Девочка. Серые глазки всё чаще плачут.
Слезы без разрешения текут по румяным щекам.
Девочке невдомёк, что всё это значит,
Что сердце её мягче ваты, тонкое как шелка́.
Девочка вырастет. Сердце покроют шрамы.
Мягкость останется глубоко, прятаться за рубцы.
Девочка чувствует когда закончатся камни,
Над каждым шрамом распустятся вдруг цветы.
Клятва
Я тебе обещаю на каких угодно писаниях,
Никогда не предать себя и свои мечты,
Никогда не упасть в объятия отчаяния,
Не поддаться толпе и не стать прародителем пустоты.
Я тебе обещаю, мой друг, что пока я дышу,
В моей жизни есть место музыке и стихам.
Что и в самые трудные дни два слова, но напишу,
И что в помощи руку (даже если не просят) подам.
Я могла бы себе обещать, но тебя обмануть нельзя,
Потому как ты знаешь меня, а главное мою тьму.
За всю верю в меня и улыбку, когда на душе гроза,
Я себя ни за что не предам! Обещаю тебе, мой друг.
Ромашковое поле
Закрой глаза. Перед тобой ромашковое поле,
На небе не найти следа от облаков.
Ты больше никакой не побоишься боли
И больше не поверишь в сказки дураков.
Закрой глаза. Внутри тебя морская глубина
И штиль. И свету не найти конца и края.
Ты больше не боишься одиночества и дна,
Не чувствуешь вины, себя из тысяч выбирая.
Ты обретаешь право быть свободной птицей,
От клеток (даже золотых) спасая свои крылья.
И даже если по ночам порой совсем не спится,
Внутри тебя морской прибой и поле из ромашкового ситца.
Человек направляет свет.
У подножия маяка климат всегда суров.
Волны бьются о камни в его основании,
Злые ветры летят от далёких чужих берегов.
Только он стоит двадцать лет изваянием.
Ходит старый смотритель проверять владения-
С высоты одинаково до земли и звёзд.
Окружают маяк далёкого прошлого лишь видения
И потоки забытых, не случившихся грёз.
Здесь ветра холодные завсегдатаи, все свои.
Снег заполнит зимой снова каждую трещину.
Ходит старый смотритель всегда один,
Но одно лицо порою ему мерещится.
Он включает маяк, и глазами вгрызается вдаль,
Чтоб ещё хоть раз увидеть её улыбку.
Он оставил сам. И ему не жаль.
Лишь туман, шутя, её облик рисует зыбкий.
У подножия маяка тишина забирает слова.
Здесь нет лишнего. И прошлого тоже нет.
Каждый вечер выверен единственный ритуал -
В непроглядную тьму человек направляет свет.
Тётя Маша.
Тётя Маша врач в районной больнице,
И её пациентам спокойнее так её называть.
И неважно, что ей всего лишь немного за тридцать.
Для детей у неё исключение- называют как захотят.
За окном зимний вечер, и снег уж вторую ночь.
Лишь в одном окне силуэт и неяркий свет.
Допоздна на работе, и не то, чтобы надо кому-то помочь.
Просто тихий уютный вечер и снега пушистый плед.
Тётя Маша заполночь приходит домой.
У неё нет кота, и не ждёт никого она в гости.
В её светлой квартире пахнет розами и чистотой,
И расставлены на столе аккуратно холсты́ и кисти.
В выходные она надевает красное платье
И уходит гулять по городу, каждый вечер новому.
Она любит печь шоколадный тарт и оладьи,
И особенно абрикосовый пай в самую стужу суровую.
Тёте Маше всего лишь немного за тридцать.
Она любит жизнь во всех проявлениях, во всех красках.
Тётя Маша лечит детей в районной больнице
И ребёнка в своей душе только любовью и лаской .
Время
В старом яблоневом саду Григорий Иваныч не чает души!
Почти круглый год он находит работу своим стариковским рукам.
Он и внуков учит: "Мой мальчик, постой, не спеши.
Для всего нужно время, для цветов саду и даже гранитных скал."
А потом Григорий Иваныч раздаёт ароматный свой урожай
По друзьям и соседям, и ребятам с соседних улиц.
На его веранде всегда для гостей угощения и чай,
А ещё недавно он купил в соседней деревне улей.
В старом яблоневом саду забываются напрочь печали-тревоги.
Каждый хочет узнать :"В чём секрет, в чём тайна , твоя и сада, скажи!?"
Но Григорий Иваныч, улыбаясь, тихо шепчет куда-то себе под ноги:
"Вы не верите. Для всего нужно время. Особенно для души."
Ты не помнишь.
Ты не помнишь, как здесь бывает темно,
И как страшно одной возвращаться в холодный дом,
Когда ты не стоишь, улыбаясь смотря в окно,
И никто не знает, как усталость меняет мой тон.
Ну а я всё пытаюсь найти хоть осколок света,
И ещё холоднее руки мёрзнут по вечерам.
Говорят: "Новый год одной плоха примета"
Только я не верю больше ничьим словам.
Я подолгу смотрю в окно под осенний дождь,
И всё больше кутаюсь в мягкость пледа.
Оказалось, дом там где ты меня ждёшь,
Только адрес этот мне давно неведом.
Первый день зимы с безголосым снегом
Мои мысли приглушит, позволив себе не врать.
Собирая себя каждым утром словно пустое Лего,
С каждым днём сильнее потребность тебя обнять.
И пусть снег занесёт все дороги домой,
И размоют дожди все маршруты,
Ты останешься всё же бесконечно мой
Вплоть до самой последней моей минуты.
Ты не помнишь, как здесь бывает темно,
Когда звёзд на небе невозможно счесть.
Даже если забыл ты меня давно,
Я всегда буду счастлива, что ты есть.
Письма.
Я тебе пишу каждый день письмо,
Хоть и знаю, что ни одно не отправлю.
В голове туман, за окном темно.
Снова текст читаю и зачем-то правлю.
В этот раз зима наступила раньше,
Неожиданно холод проникнул в наш город.
Ты становишься с каждым словом всё дальше.
Снова слышу ясность твоего приговора.
Моему молчанию скоро тысяча дней,
Моим письмам уже не хватает места.
Мне в окно сигналит свет фонарей.
Я не сплю, не ем и срастаюсь с креслом.
Только ход часов не меняет ритм,
Отмеряет минуты с твоего прощания.
В этих комнатах всё без тебя болит,
Всё молчит, всё теряет свои очертания.
Но я всё ещё в зеркале вижу лицо
И улыбку твою в ярко-алой помаде.
Называй меня бесчувственным подлецом,
Кем угодно, но будь, пожалуйста, рядом.
Я пишу тебе каждый день письмо.
И конечно тебе ни одно не отправлю.
Ты с другим , улыбаясь, ходишь в кино.
Ну а я ничего уже не исправлю.
Как же мне хорошо.
Точка счастливого оглушения.
Я сама себе сила, сама по себе скала.
И не нужны полуживые выражения,
И не нужно в кого-то метать слова.
Гулять под зонтом, не ругая дожди,
И осень любить без печали, что лето прошло.
Без взгляда назад, без тревог впереди.
Что сердце, тревожило забыто уже давно.
Сама себе свет и сама себе тьма.
Мой мир от чужих как стеной защищён.
Не мучают мысли, не давят дома.
Боже, как же мне хорошо.
Привет
Я шлю тебе привет из дальних стран.
Пишу тебе письмо из ниоткуда.
Я помню нежный смех и лёгкий стан.
Как ждал тебя, как ждут всего лишь чуда.
На этих берегах всегда сырой туман.
И дождь больнее бьёт в порывах ветра.
Я верю до сих пор, что мой самообман
Останется (столь явный для меня) тебе секретом.
Но я не жалуюсь, и более того я весел.
Иду по жизни, напевая тихо вальс.
А если б знал, что столько здесь бездушных кресел,
Я ни на миг не усомнился в нас.
Что ж , ни к чему о прошлом сожаления.
Мной сделан выбор был, пусть оказался он пустым.
А в памяти моей с тобой мгновения
Не пропадают даже под спиртным.
Хоть я и не стремлюсь тебя оставить,
И в сотый вижу раз, как бьётся дождь об острие ключиц.
Отныне я живу без всяких правил,