Нравится? Как будто услышал его мысли Траволо.
Очень красиво, сдержано ответил Аркадий по-русски.
Отшень красиииво, сделав скорбное лицо, передразнил его Луиджи, и рассмеялся, Белиссимо! Дивино! Магико сплендидо! Вот как надо говорить! Ты в Венеции, и она тонет, лови момент, дорогой Аркадий, пока не утонула совсем. Впрочем, мы прибыли. Видел когда-нибудь настоящий полицейский разворот на воде?
Траволо выжал газ, круто повернул штурвал налево, потом сразу направо. Катер по диковинной траектории ювелирно вписался в ряд с такими же ботами, лодками попроще и гидроциклами у деревянных мостков. «Понторез!» С завистью и восхищением подумал Калашников.
Здание, от которого отходили мостки, над входом имело невзрачную вывеску «QUESTURA». Несколько парней в форме весело болтали под ней, активно жестикулируя, но замерли в восхищении, глядя на пируэт у причала. Как только мотор затих, раздались аплодисменты. Один из парней двинулся навстречу высадившимся Аркадию и Луиджи. Поравнявшись с Траволо, обнял его в ответ на такое же дружеское приветствие. Луиджи отдал полицейскому ключ от катера, они обменялись ещё парой слов, попрощались и разошлись. Полицейский спустился в лодку и двинулся по своим делам.
Это мой одноклассник. Росли в одном районе, вместе учились в полицейской академии. А потом я уехал в Рим и стал большой шишкой, пояснил Луиджи. Пойдём, Аркадий. Катер нам сегодня больше не понадобится.
Далее узенькими улочками, проходными дворами-колодцами, мостами и переходами оказались у мрачной постройки, облицованной рустовкой (2). Унылая глухая стена, высотой с трёхэтажный дом, вся поросшая мхом, вьюном и местами покрытая чёрной плесенью, вызвала у Аркадия смешанные чувства. По мёртвой глади камня в мягком свете предвечернего солнца струилась новая зелёная жизнь. Впрочем, ощущение нереальности происходящего исчезло, как только Луиджи открыл тяжёлую металлическую дверь и из тёмной прохлады пахнуло знакомым запахом смерти пополам с листерином.
Калашников шёл за Траволо по коридору и думал о том, что все морги подобны друг другу, в какой бы части света они не находились. Единственное, что отличало венецианскую анатомичку от питерской мерзкое мушиное жужжание под потолком. Луиджи без стука вошёл в одну из дверей и через минуту вышел вместе с похожим на старого рокера бородачом в бандане, расписанной листами канабиса.
Доктор Лучиано, сообщил Траволо по-английски и вновь перешёл на родной язык. Из скоростного речевого потока Калашников смог только уловить, что патологоанатома зовут Марко.
Доктор, коренастый, одетый в короткий зелёный халат с засученными по локоть рукавами и застиранными, но подозрительно напоминающими кровь пятнами, пошёл по коридору дальше вглубь помещения, по пути обмениваясь с Луиджи недлинными репликами. Аркадий двинулся следом, испытывая дежавю с неприятным привкусом. Начать и закончить день расчленёнкой такое себе развлечение.
Bene, ecco,(3) сказал доктор, водружая на подкатной оцинкованный стол женскую ногу в вакуумной упаковке.
Ну теперь ты доволен, Аркадий? Спросил Траволо.
Аркадий не был доволен. Чувство, которое он испытал, нельзя было назвать даже изумлением. Калашников был в смятении? Кажется, так в старину называлось состояние крайней растерянности, замешательства и безотчётной тревоги. Дело в том, что нога, лежащая перед ним, была правой. А людей, укомплектованных от природы двумя правыми ногами, Калашников раньше не встречал.
***
Дай сигарету, попросил важняк у итальянца спустя два часа, в течение которых Луиджи продемонстрировал недюжинную активность.
Он звонил, кричал, молчал в трубку. Распечатал отчёт за подписью Рыбакова, присланный из Петрограда ещё утром, причём оба варианта на русском и английском. Пропустил русский текст через переводчик интеллектуальной сети и сверил его с заключением доктора Лучиано. Отобрал у Аркадия планшет, разглядывал фотографии «русской» ноги целиком, увеличивал, фрагментировал и зеркалил изображение. Куда-то ушёл, затем вернулся, сел на ступеньки морга и задумчиво закурил.
Калашников тоже не сидел без дела. Сделал и отформатировал фото «итальянской» ноги, пропустил текст с заключением доктора Лучиано через искин и сверил его с русским, составил отчёт и отправил его по закрытому каналу в родное управление. Кабинет доктора Марко на время превратился в оперштаб. Патологоанатом не возражал. Напротив, вёл себя очень заинтересованно, помогал чем мог, и даже один раз заварил кофе всей честной компании.
Смеркалось? Отнюдь. Было уже почти темно, когда Калашников присел рядом с Луиджи и попросил у него сигарету. Траволо достал из пачки последнюю, отдал её Аркадию и щёлкнул позолоченной зажигалкой Zippo:
Пора что-нибудь съесть.
Да уж, соловья баснями не кормят, ответил Калашников.
Докуривай и пошли.
В темноте, узенькими улочками, проходными дворами-колодцами, мостами и переходами Аркадий чувствовал, что смертельно устал. Он перестал фиксировать путь, просто старался не отставать от этого чёртова длинноногого чернокожего и мысленно приговаривал, как мантру: «Куда идём мы с Пятачком, большой-большой секрет». И когда после очередного поворота Калашникова ослепила декоративная подсветка Гранд Канала, он встал как вкопанный. Шум, смех, плеск воды, музыка и волшебная красота ночной Венеции настолько поразили его, что важняк забыл, куда и зачем шёл.
Давай сюда, Аркадий, окликнул его Луиджи с порога какого-то ресторанчика. Здесь лучшая рыба и паста с морепродуктами. Калашников вышел из оцепенения и пошёл не столько на голос итальянца, сколько на запах жареной на свином жире, а после замаринованной сардины.
Через полчаса сытые детективы вновь обрели способность думать и рассуждать.
Полагаю, это были близнецы, глубокомысленно изрёк Траволо.
Угу, ответил Калашников, запивая остатки ужина чудесным местным Просекко. Какие у нас планы? Честно говоря, я бы уже куда-нибудь упал, а завтра с утра, со свежими силами в бой.
Но как выяснилось, вечер только начинался.
Хорошо. Сейчас проведём один эксперимент и упадём. Луиджи расплатился, допил свой бокал и встал. Пойдём.
Калашников, собравшись с силами, двинул следом. У кромки воды Траволо свистнул ближайшему гондольеро. Расфуфыренная лакированная лодка с бархатными сиденьями, золотыми кистями, словно снятыми со старого абажура, и картинно разряженным в тельняшку рулевым, величественно подплыла на зов.
Давай, Аркадий, прыгай на нос. Будешь потом рассказывать своим, что слушал «О, соле мио» под луной в Венеции.
Гондольеро гостеприимно улыбался, но ровно до тех пор, пока Траволо не показал ему удостоверение и не скомандовал, куда плыть. Из знакомых слов Аркадий уловил «Канареджо». «Ага, подумал он, едем туда, откуда заходили утром». Гондольеро снял рекламную улыбку, надел домашнее лицо и деловито тронулся в путь. А вокруг кипела жизнь. Ночная Венеция напоминала «Титаник», который неизбежно потонет, но не сегодня и поэтому, пока оркестр играет, надо есть, пить, танцевать и веселиться!
Аркадий ещё днём приметил у слияния Канареджо с Гранд Каналом роскошный палаццо, светлым фасадом выходящий к воде. Искусная вечерняя подсветка выгодно выделяла из темноты арочные проёмы и баллюстрады балконов. Блики электрического света, отражаясь от воды, играли в стёклах окон. Казалось там, за стеклом, не прекращался маскарад, начатый триста лет назад: кружатся и кружатся в танце костюмированные пары, дамы в гродетурах, мушках и напудренных париках жеманничают с кавалерами, наёмные убийцы прячутся за портьерами, уродливые карлики с подсвечниками бегают из комнаты в комнату и дёргают гостей за фалды.