Мой дядя Коля: попытка реконструкции судьбы - Смагин Михаил

Михаил Смагин

Мой дядя Коля: попытка реконструкции судьбы

"Здесь нет ни одной персональной судьбы

Все судьбы в единую слиты".

Владимир Высоцкий

Гвардии лейтенант Митерёв Николай Герасимович погиб 28 апреля 1943 года в районе реки Дон, Воронежская область, Давытковский район на дороге как идти из деревни Старая Хворостань на 1-е Сторожевое.

С раннего детства помню его фотопортрет. Увеличенный с карточки военного времени, он один был на стене над кроватью моей бабки Марии Григорьевны Смагиной, матери Николая. Сегодня этот портрет висит у меня в домашней библиотеке, на стене, над всеми другими фотографиями, удостоенными зримо представлять вековую историю нашей семьи. Он один как иконостасный праотец возвышается над ними родными образами живых и уже ушедших из жизни

А тогда его выразительная простота, присущая старым чёрно-белым фотографиям, завораживала меня. Отображённый на портрете взгляд глаз, при съёмке направленный прямо в объектив, постоянно был обращён ко мне в каком бы месте бабушкиной комнаты я ни находился. В моём мальчишеском восприятии этот взгляд не был ни суровым, ни строгим, и даже ни грустным, он всегда казался мне каким-то испытующим, вопрошающим о чём-то таком, что ещё не доступно было моему детскому разумению. Правильный, истинно классический овал лица, прямой нос, тонкие губы изображённый на портрете молодой человек был без преувеличения красив, а военная форма придавала ему особую важность. Ещё бы! Молодой лейтенант: два «кубаря» в петлицах и скрещённые топорики традиционная эмблема инженерных войск на голове чуть сдвинутая вправо пилотка со звездой, накрахмаленный подворотничок гимнастёрки, тонкий ремень портупеи через плечо Когда в подошедший период детского развития я спросил у бабушки Маруси, чья это фотография у неё на стене? Она ответила мне просто: "Это твой дядя Коля. Он погиб на войне".

В отрочестве и юности я часто расспрашивал бабушку о дяде Коле, рассматривая немногие его фотографии довоенной поры. Ни раз держал в руках и читал его фронтовые письма, которые она хранила в сером матерчатом пакете от карманной химической грелки, оставленном каким-то бойцом проходившей через их село в декабре 41-го года нашей части.

Рассказы моей бабушки для моих внуков это, верно, прозвучит как преданья старины глубокой для меня через долгие годы стали исходной основой моей памяти, моего знания о жизни и судьбе Николая Митерёва. Полтора десятка оставшихся его писем с фронта вот та единственная документальная база, на которой сейчас приходится выстраивать, а точнее выгадывать линию его недолгой персональной судьбы. Да, пожалуй, ещё пара-тройка документов, в последние годы опубликованных на сайте "Память народа", один из которых "Именной список безвозвратных потерь"

Но может ли вообще судьба отдельного человека быть исключительно, чисто персональной, то есть зависящей только от него самого: его устремлений, воли и усилий по выстраиванию своей жизни? Думаю нет! Наверняка нет! В полной мере не может даже в периоды спокойного течения исторического времени, ибо человек многими узами (если не цепями!) разных личностных зависимостей связан с сообществами, в которых он живёт, с народом в целом. И уж тем более она (судьба) не могла быть персональной в прошедшем 20-м веке. В том "Русском железном веке" судьбы простых людей помимо их чаяний и надежд были слиты, расплавлены и сплавлены, в стальной слиток единой трудной и горькой судьбы русского (советского) народа, судьбы нашей родины России.

Именно такое понимание данного предмета является, как выражаются философы, мировоззренческо-методологической основой этой моей попытки реконструкции судьбы моего дяди Николая Герасимовича Митерёва, образ и жизнь которого, как теперь уже определённо понятно мне, сыграли немалую роль в моём нравственном становлении.

Начну с самого начала с рассказов бабушки Маруси.

Николай был первым и единственным ребёнком в семье Герасима и Марии Митюрёвых. Родился он в 1922 году в селе Здоровец (возможно, в Здоровецких выселках, но это совсем рядом, через дорогу от Здоровца). Его отец, Герасим Митюрёв, рано умер по неизвестной мне причине, и Маруся (так по-деревенски обычно звали всех Марий) осталась вдовой с малолетним ребёнком на руках. Через несколько лет Марусю взял в жёны Иван Алексеевич Смагин, мой дед, вернувшийся в родное село после долгой военной службы сперва в царской, а потом без перерыва и в Красной армии. (Предполагаю, что это случилось вскоре после 1925 года, когда в ходе военной реформы численность РККА была сокращены с 5,5 млн. до полумиллиона человек.) Ивану Алексееву (так в русских деревнях традиционно проговаривалось отчество мужчин) ко времени его женитьбы было где-то 2829 лет, то есть по тогдашним понятиям он был довольно возрастным холостяком. Почему он взял в жёны вдову с ребёнком, а не какую-нибудь местную молодуху? Верного ответа на этот вопрос у меня нет. Но могу предположить, что тут в "точке решения" их судеб сошлись два причинных фактора объективный и субъективный. (Извини читатель за неуместный здесь научный стиль!) Женщины-ровесницы были уже замужем, а молодые деревенские «комсомолки», освобождённые от повиновения родительской воле, на таких «стариков» уже не заглядывались. Ну, а субъективный фактор "субъективным фактором" в этом деле выступила сама Маруся, у которой смолоду был весьма боевой, решительный и волевой характер, а ранние невзгоды только закалили его. Да, и умом она намного выделялась среди тогдашних деревенских баб. (Помню в каком-то разговоре со мной бабушка Маруся высказала такую свою заветную мысль: "Внучок, если бы я получила образование, то стала бы членом правительства".)

А Иван? Иван, к тому времени уже зрелый мужчина, прошедший испытания двумя войнами, империалистической и гражданской, скорее всего, смотрел на вопросы семьи и брака без сентиментального романтизма. Мужиком он был грамотным, домовитым, да к тому же за годы военной службы армейским сапёром хорошо освоил плотницкое ремесло, столь выгодное в деревенской жизни. Поэтому семья Смагиных и в доколхозное, и в наступившее вскоре колхозное время не бедствовала жила, как тогда выражались, в достатке. В 1930 году у них родился сын Алексей, мой отец, а в следующем 31-м году по житейским обстоятельствам Смагины перебрались из Здоровецких выселок, где стоял отчий дом Ивана, в недалёкое от них село Теличье, на родовую усадьбу Маруси, в дом её отца Григория Шкодкина. Так вот и слились на "низовом уровне" бытия судьбы двух ливенских селян, русских людей Ивана да Марьи в единую судьбу обычной деревенской семьи. Эта семья и стала той родимой «купелью», в которой с младости происходило становление характера и личности Николая, с порога которой, по сути, и намечалась-начиналась его дальнейшая жизнь и судьба.

Иван Алексеевич Смагин искренне любил своего пасынка Колю, воспитывал его как родного сына и даже в чём-то, что называется, «баловал». Так юноше Коле он купил велосипед ("машину"  так, рассказывая об этом событии, выразилась бабушка Маруся, введя меня в краткое недоумение). Это был настоящий «взрослый» велосипед (других в сельские коопторги тогда вообще не завозили), и стоил он по тем временам немалых денег, да к тому же, чтобы получить право на покупку такой «машины», колхозникам требовалось сдать в местный коопторг несколько центнеров картофеля со своего приусадебного участка. И того, и другого в семье Смагиных было не много, но достаточно, чтобы оплатить такую престижную для тогдашней деревни вещь велосипед. Более того, в очереди на покупку единственного поступившего в местный коопторг велосипеда Иван Алексеевич оказался первым, так как в то время являлся председателем этого самого коопторга.