В ходе допризывной приписки в ливенском райвоенкомате десятиклассникам заявили, что надеется на поступление в гражданские учебные заведения после окончания школы им не стоит, так как международная обстановка требует, чтобы все годные к военной службе молодые парни поступали только в военные училища, и их вольный выбор допустим только на род войск идти ли в пехоту, артиллерию, авиацию или танковые войска. Конечно, районный военком, мягко говоря, "слегка обострил" неизбежность исполнения такого решения. (Законные основания для этого появились только с началом войны, когда в июле 1941 года ГКО принял постановление "О порядке подготовки резервов в системе Наркоматов обороны и ВМФ", в котором определялся порядок подготовки офицеров в военное время и призывной характер комплектования военных училищ курсантами). Поэтому-то "окуджавские мальчики" и в 40-м году без ограничений поступали на гуманитарные факультеты престижных московских вузов, включая знаменитый ИФЛИ (Московский институт философии, литературы и истории, ставший «питомником» многих в будущем «оттаявших» шестидесятников). Но в нашем случае ливенский военком имел дело не с ушлой столичной молодёжью, а с провинциальной, в большинстве своём деревенской, той, что с молодых юных лет была взращена на легендарной гражданской войне и успехах первых пятилеток, им и в голову не могло прийти сомнение в непреложности "решений партии и правительства". Да, честно сказать, и районного военкома, "слегка заострившего" вопрос набора в военные училища, понять тоже можно: за два предвоенных года их число выросло едва ли не вдвое, а спущенную сверху разнарядку по их комплектованию следовало выполнить в "кровь из носу".
Так Николай и его ровесники были поставлены перед необходимостью сделать первый решающий в их жизни выбор выбор своей ближайшей судьбы. Действительно, в какие военные училища им поступать? В каких войсках Красной Армии с честью нести будущую командирскую службу? А выбор напрашивался почти сам собой вся страна задорно пела про "стальные руки-крылья и вместо сердца пламенный мотор", про "яростный поход" гремящих огнём, сверкающих сталью танков, которые "в бой пошлёт товарищ Сталин, и первый маршал в бой их поведёт" Да, к тому же недалеко от Ливен, почти под боком, находилось знаменитое Орловское бронетанковое училище им. М.В.Фрунзе.
Николай был здоровым, физически крепким юношей, с успехом прошедшим начальную военную подготовку, о чём свидетельствовал знак "Ворошиловский стрелок" 1-й ступени на лацкане его выходного пиджака, то есть он мог поступить в любое военное училище по своему выбору. Однако, в таком важном деле как выбор жизненного пути, Коля не мог не спросить совета у своего любимого отчима. О том, что посоветовал своему приёмному сыну мой дед Иван, мне ни раз доводилось слышать от бабушки. Ты знаешь, Коля, сказал ему тогда мой дед Иван, я две войны прошёл сапёром, мы мосты строили, окопы и землянки оборудовали всякое, конечно, случалось и с нами, но сапёр всё ж не на самом передке воюет, чуть поодаль, там реже случай "сложить голову за царя, отечество и власть советов". (При этом бабушка всегда с горьким вздохом добавляла: кто ж знал, что всё так изменится, что и у сапёр будет такая опасная работа мины разряжать. Но потом, после паузы, добавляла: на ребят, которые в лётчики пошли, родные «похоронки» в первый месяц войны получили, а Коля всё-таки полтора года провоевал, прожил на войне целых полтора года) Вот так и определился выбор Николая "идти в сапёры" поступать в военно-инженерное училище. Определился вектор его военной судьбы на последние, как оказалось, два с половиной года оставшейся ему жизни.
Отцово слово имело решающее значение в русской патриархальной семье, и таких обычаев во многом ещё держались крестьянские семьи в уже отряхнувшей "прах со своих ног" советской России. Сказал бы мой дед Иван тогда что-нибудь типа: "Николай, я за советскую власть кровь на гражданской проливал, и ты должен" Одним словом, что-либо в духе античной максимы "со щитом или на щите", и взвился бы мой дядя Коля "сталинским соколом" в грозное небо войны, и пошёл бы на таран ненавистного врага Но он сказал по другому По-шкурнически, так выходит, сказал? Нет, не согласен!
Шкурничество это значит забиться в укромную щель, чтобы для службы как можно дольше не узрело тебя "государево око", это значит наплевать на распоряжения всех до самого верху военкомов и устроится в какой-нибудь «ифли» (Институт философии, литературы и истории), да потом вместе с ним и эвакуироваться куда-нибудь в глубокий тыл, в Ашхабад, а там там уж держаться до последнего за любую надуманную «бронь» Да, было, что и на "ифливцев"-несчастливцев навешивали "зелёные крылья погон" (погоны в нашей армии были введены в январе 1943 года) и направляли в военные училища с уже увеличенными по сравнению с 41-42-ми годами сроками обучения (в 43-м году военные училища перевели на годичный, а в 44-м на двух годичный сроки обучения). Сейчас не вспомню когда и где, в какой повести или статье воспоминаний о тех годах, вычитал я фразу, которая поразила меня своим парадоксальным цинизмом: "Тогда он сам записался в армию, чтобы не попасть на фронт"
Переживший уже две войны старый солдат-сапёр Иван Алексеев сын Смагин (так в царской армии в учетные книги записывали рядовой состав), на пороге третьей, в которой ему тоже суждено было поучаствовать и в конце её сгинуть в безвестной могиле, рассуждал не по-шкурнически, а по-мужицки, по тому простому крестьянскому разумению, которое вырастало из общинной в истоках своих народной жизни, жизни русской деревни, которая во все войны в истории России вплоть в последней Великой Отечественной поставляла на поля сражений в преобладавшем числе свой кровный мужицкий рядовой состав.
Общинный обычай прост как оглобля: выделяться из «опчества» негоже, даже если наперёд лезешь, а уж отставать от всего мира, тем более стыд! Вот разом с миром, тогда хоть на погибель на миру, известно, и смерть красна! Таков был нравственный стержень русского мужицкого менталитета, русской народной души, по-простому говоря. Ну, а что бывает накручено поверх этого стержня всякого порой и мелочного, даже зазорного, так это от обыденности мужицкой жизни, грешной своими мирскими пристрастиями. Кто осудит служивого за его заветное желание быть поваром в пехоте, если уж не довелось попасть на сытый и благоустроенный военный флот? В эту вот незатейливую с виду суть души простого русского солдата и проник своим обострённым войной талантом А.Твардовский, выразив её в своей великой на все времена поэме "Василий Тёркин" всего одной бьющей в цель строкой: "В бой, вперёд, в огонь кромешный он идёт, святой и грешный, русский чудо-человек"
Но тогда до вступления в настоящий, а не песенный бой Николаю Митерёву оставался ещё целый год. В конце августа 1940 года он поехал поступать в Московское военно-инженерное училище.
(Последний снимок Николая перед его отъездом в военное училище.)
На лацкане пиджака отчётливо виден знак "Ворошиловский стрелок". Коля, как и большинство советской молодёжи той поры, с гордостью носил его на груди.
На этом заканчивается нарративный (основанный на устных рассказах бабушки) раздел моего реконструктивного повествования и начинается эпистолярный и документальный его раздел, основанный на сохранившихся фронтовых письмах Николая и найденных мною документах времён Великой Отечественной войны.
Написанные от руки письма эпистолярное наследие, этот особый пласт и обыденно-бытовой, и высокой художественной культуры, который некоторые литературоведы относят к т. н. "малым литературным жанрам". В былые, приснопамятные времена у благородных сословий даже было принято хранить без срока давности личную переписку как фамильные, исключительной значимости и духовной ценности, документы человеческого общения, сокровенных отношений людей (со школьной скамьи осталось у нашего поколения в памяти: "я к вам пишу чего же боле").