И танки уезжают.
Незнакомая девушка обнимает и крепко целует меня в щеку, мы визжим и, схватившись за руки, бросаемся в пляс. Даже солнце выглядывает из-за туч. Висевший на душе камень теряет львиную долю своего веса. Самое страшное позади. Я почти проснулась. Уже завтра жизнь вернется к своему размеренному распорядку. Когда-то он казался до боли опостылевшим, нередко заставлял плакать в подушку, сейчас же в целом мире не найдется ничего более родного и желанного.
Появляется полиция. Сотни фигур, с ног до головы упакованных в черную броню, с огромными металлическими щитами выше моего роста и тяжелыми дубинами. Больше всего они похожи на роботов. Но роботы просто не могут быть настолько жестоки.
Воздух трещит, люди кричат от боли. Пожилой мужчина падает передо мной с рассеченным затылком и не может подняться. Я протягиваю руку, но толпа оттесняет в сторону. Оглядываюсь на том месте стоит автозак. В надежде разглядеть его седую голову, всматриваюсь в мельтешащую массу, но ноги сами собой разворачиваются и бегом уносят в противоположную сторону.
Входная дверь хлопает за спиной, да так, что стекла по всему дому покрываются дрожью. Я не плачу. Просто слезы по щекам текут, вот и все.
Телефона нет. Я не могла выронить его из кармана узких джинсов, а значит вытащил в толпе кто-то из моих соотечественников. Вытираю слезы рукавами и те промокают до самых подмышек.
Где-то в шкафу прячется старый побитый смартфон, но номеров в памяти нет, а салоны сотовой связи не работают.
Монотонно обновляю ленту новостей. За окном давно стемнело, но оторваться от крошечного экрана с уродливой трещиной выше моих сил. Вот-вот и прогонит захватчиков бесстрашная царская армия. Вот-вот и развернут свои пушки чудовищные черные машины, уползут обратно в темные норы имперских военных баз, увидев, что им у нас не рады. Но снова и снова читаю о разгромленных дивизиях и сдающихся городах.
Лежа в кровати, кутаюсь в зимнее одеяло и воображаю улыбчивое, покрытое теплыми морщинками лицо. Тянусь сквозь разделяющее нас пространство, упрашиваю не волноваться, снова и снова повторяю: все со мной будет хорошо. Надеюсь, услышит и поверит. Все равно ведь будет волноваться. Наверное, места себе не найдет, пока я не найду способа позвонить. Но пусть ей станет хоть на самую капельку спокойнее.
Осталось успокоиться и самой.
На следующее утро над мэрией развевается имперский флаг и новый мэр, которого никто никогда не видел прежде, объявляет, что город отныне находится под юрисдикцией империи. Его голос такой противный, что кажется, будто даже складки на заплывшем жиром подбородке норовят сбежать подальше с обрюзгшего лица.
Впервые в жизни я ощущаю столь мощное единение с окружающими людьми, испытываю гордость от того, что говорю на одном с ними языке. Каждый мужчина среди огромной массы стал мне братом, а женщина сестрой. Это чувство горит огнем и начисто развеивает страх, что запустил свои холодные щупальца, пока я сидела в одиночестве в пустой холодной квартире. Я точно, знаю: я люблю свою страну.
Но телефон все равно держу в закрытом на молнию нагрудном кармане.
А в самозванца летят камни.
И снова появляется полиция.
Я падаю. Кажется, кричу, но собственный голос тонет в окружающей буре и чей-то грязный ботинок обрушивается на асфальт в миллиметрах от моего носа, второй задевает пальцы, третий вонзается прямо в бок и воздуха становится так мало!
Но вдруг мелькает знакомое лицо, меня хватают за одежду и так же внезапно я снова на своих ногах дрожащих и нетвердых. А площадь сменяется безлюдным переулком и хаос стихает за спиной.
Оказывается, я сижу в машине. Когда-то, еще до того, как мама переехала в другой город, мой спаситель жил в соседней квартире. Дружелюбный, приветливый, он в то же время обладает серьезнейшим, полным ответственности лицом и руками, что всегда покрыты мозолями.
Давай-ка ты у меня поживешь. говорит он, задумчиво теребя пальцем нижнюю губу и глядя в лобовое стекло старенького внедорожника, что вдруг оказался доверху залит моими слезами.
Спасибо. Все в порядке. отвечаю, стараясь не шмыгать носом совсем уж неприлично. Вернусь к себе.
Ну что ты там одна будешь делать? Сейчас время такое, вместе надо держаться.
Нет-нет! Я наверняка буду вам мешать.
Как же ты помешаешь? его лицо расцветает добродушной улыбкой Наоборот, помогать будешь! И потом, если я тебя отпущу, как же маме твоей в глаза смогу посмотреть?
В компании обновлять ленту новостей становится спокойнее, хотя новый друг и считает это полнейшей тратой времени. Ему интереснее копаться в гараже или наколоть дров, да выгодно обменять их на бензин. Он не сидит в соцсетях и узнает новости из телевизора, но не смотрит фильмы; одежда иногда смотрится на нем смешно, зато крепкая и очень теплая.
Порой нелегко понять этого человека, столь непохожего на всех моих близких, но я как могу прибираюсь в доме, готовлю и даже научилась кое-каким огородным делам. Теперь на окне моей комнатки небольшой, но пропитанной ароматом самого настоящего дерева стоят аккуратные ряды наполненных землей картонных коробочек. Я знаю, ничто в них не изменится ближайшую неделю или даже больше, но все равно не могу удержаться и каждое утро подолгу выискиваю крохотные зеленые росточки.
А вечерами мы сидим на веранде и пьем чай с малиновым вареньем.
А что, Зойка, выходи-ка ты за меня замуж. говорит он с доброй улыбкой и хитрым прищуром на глазах.
Я заливаюсь хохотом, представляя мамино лицо, заявись к ней однажды в гости с мужчиной, что годился бы мне в отцы и даже пару раз звал на свидание ее саму.
Давай, мы тут с тобой такое хозяйство забабахаем! продолжает мужчина и подмигивает.
Мои щеки наливаются краской уже совсем по другой причине.
Не-е-ет! Мне надо учиться. Я хочу закончить колледж.
Это правильно, это дело нужное. И специальность у тебя такая хорошая. кивает он, и обхватив чашку огромными ладонями, устремляет мечтательный взгляд куда-то вдаль.
Тем временем экзамены стали ближе на целых семь дней, а из города по-прежнему не выехать. За прошедшее время я пропустила столько занятий, сколько не пропускала за весь семестр. Получится ли теперь закончить колледж с отличием? И не придется ли после этого отправиться на фронт? Наверное, если надо, то я готова. Но думаю, война к тому времени закончится не может же она длиться вечно.
Впрочем, до экзаменов не один месяц, а развивающийся над мэрией флаг оптимизма по-прежнему не внушает.
Ян
«Просыпайся.»
В считанных сантиметрах от моих ушей на полной скорости сталкиваются два товарных поезда, вагоны сминаются в гармошку, взлетают на воздух и лопаются рельсы. Удар за ударом отбивает сердце, в ушах звенит, но что происходит, я не знаю стою на кровати, упираюсь в низкий потолок и вращаю головой в поисках пистолета.
Ощущаю теплое, будоражащее волнение, сродни легкой щекотке. Сердце начинает биться спокойнее и ровнее. Все нормально. Нин Сикиль смеется. Я умудрился заснуть на ее кровати, хотя обычно не позволяю столь грубых нарушений субординации.
Что это было?
«Залп батареи 420-миллиметровых орудий. 1914 год.»
420-миллиметровых? Хотел бы я это видеть, но так и не научился воспринимать от нее визуальные образы только слышать.
Сейчас она сидит ко мне спиной, бледная, почти белая, даже блестящая и свет тусклой лампы отражается от миллионов крошечных чешуек.
Прости. Меня что-то вырубило. говорю, собираясь уходить.
«Нет. Включи телевизор. Сейчас начнется.»
Начнется что?
Она не отвечает и я беспорядочно щелкаю каналы. На всех одно и то же: просторный зал с колоннами, отраженный от мрамора свет. Дорожка из красного бархата, ведущая к золотому трону. На троне человек, чей истинный возраст не способны скрыть усилия гримеров, операторов и пластических хирургов.