Но я надеялась хотя бы на Сонькину поддержку. Она, в отличие от меня, уже давно слыла самостоятельным человеком, получала второе высшее образование, на этот раз психологическое (на кой чёрт оно ей, я никак понять не могу), жила на то, что зарабатывала сама и даже аренду квартиры сама оплачивала. При этом не считала, что мне нужно на неё равняться. Она до белых пятен перед глазами уважала моего дядю, а если совсем честно, то была в него влюблена лет с тринадцати. Я тогда ещё с упоением в куклы играла, а Сонька уже продумывала детали их бракосочетания и с удовольствием со мной ими делилась. Я слушала, смеялась, а Сонька обижалась и уходила домой. С возрастом её безответная влюблённость переродилась в слепое обожание, а так как Сонька особа довольно деятельная, то, немного повзрослев, устроила на дядю Борю настоящую охоту. Ходила за ним, как привязанная, уморительно млела и смущалась в его присутствии, и дико ревновала, когда видела его с женщиной. Дошло до того, что дядя Боря перестал водить в дом подруг не из-за меня, а из-за Соньки, которая живя тогда с нами по соседству и страдая от невнимания жутко занятых родителей, почти всё время проводила у нас в гостях. Или я у неё. Получалось так, что в течение дня мы были предоставлены сами себе, а родителем на вечер становился тот, кто возвращался домой с работы раньше остальных - кто-то из родителей Соньки или дядя Боря. Вот так мы и росли. Правда, когда мне исполнилось пятнадцать, мы переехали, но недалеко, всего лишь на соседнюю улицу, так что особо нашу жизнь и наших привычек, это не изменило. Я ходила в художественную школу, Сонька учила иностранные языки, готовила свой жуткий омлет с помидорами и луком у нас на кухне и кормила им дядю Борю. Он его ел, нахваливал, а мое ореховое печенье, которое таяло во рту, и кулебяка с капустой считались чем-то само собой разумеющимся. И я даже не обижалась, потому что знала - бесполезно. Мою тягу к живописи дядя никогда не считал серьёзным увлечением, а уж тем более делом моей жизни, относился к нему как к капризу, но и не спорил. Искренне считал, что сам сможет обо мне позаботиться, и поэтому я могу заниматься чем угодно, хоть резьбой по дереву. Поэтому и кулинарные изыски мои его не впечатляли. Я же всё равно ничем путным, по его разумению, не занималась, так хоть готовить научилась, а вот Сонька... это да. Выучить два языка, устроиться на хорошую работу в восемнадцать лет, разбираться в футболе и при этом ещё что-то готовить... В общем, они друг друга уважали. Глупые воспоминания о детской влюблённости ушли в небытие, Сонька перестала жизнерадостно выкрикивать "дядь Боря" при встрече и теперь обращалась к нему не иначе как Борис Владимирович, строгим официальным тоном. А уж после того, как дядя взял её к себе на работу, Сонька только что пылинки с него не сдувала, причём круглые сутки. Даже дома за ужином была сама любезность и готовность в любой момент броситься за блокнотом, чтобы записывать мысли шефа. Порой, наблюдать за этими двоими было довольно весело.
Но мои интересы подруга отстаивала, даже когда не согласна была. Каждый раз как дяде Боре приходило в голову пожаловаться на мою неустроенную личную жизнь, Соня начинала его стыдить. И ей это удавалось как никому, дядя кивал в такт её словам и каялся, что не привил мне ни капли самостоятельности. Подозреваю, что после одного из таких разговоров, у меня и появилась новая квартира - ещё один шаг к самостоятельности, сделанный за меня дядей и подругой. Но жаловаться грех, квартира-то у меня появилась.
Сонька подбежала, обняла меня и расцеловала.
- Сколько у тебя сумок! Как ты добралась?
Дядя подошёл и обнял меня одной рукой, поцеловал в лоб.
- Похорошела, загорела, - довольным тоном проговорил он, оглядывая меня с головы до ног. А я в ответ лишь жалобно посмотрела.
- Скажи правду - поправилась.
- Вот уж глупости, - воспротивился он, поднял одну из сумок и удивлённо посмотрел. - Почему так тяжело?
- Тётя Люся о нас побеспокоилась, - ответила я, разведя руками, но тут же поспешила успокоить: - Меня дядя Витя до поезда проводил, так что я её не тащила. Вон в той сумке варенье, осторожнее, а то в прошлый раз разбили банку.
- А в корзинке что? - заинтересовался дядя Боря.
- Клубника. Вкусная, - протянула я с улыбкой.
Они подхватили сумки, и мы пошли по перрону в сторону стоянки, минуя здание вокзала. Я сдула со лба выбившуюся прядь и строго посмотрела на подругу.
- Как моя квартира?
Сонька рассмеялась.
- Тебя только это интересует?
- Ремонт закончили?
- Закончили, - кивнул дядя Боря и со смехом глянул на меня. - Женька, красота такая.
Я поневоле разулыбалась.
- Правда?
- А я тебе спальню присмотрела, - затараторила Сонька. - Вся такая тёмная, солидная, а кровать, Жень... Мечта!
Дядя Боря нахмурился.
- Зачем ей кровать-мечта?
Сонька махнула на него рукой.
- Пригодится. Надо думать о будущем.
- О будущем пусть думает, но при чём здесь кровать?
- Завтра поедем в магазин, - тоном, не терпящим возражений, заявила Сонька. - А то вдруг купят? Вот жалость будет.
В магазин я ехать согласилась. Завтра - пожалуйста, поеду, а сейчас мне не терпелось попасть домой и всё самой посмотреть. Если честно, за эти две недели я раз двадцать покаялась, что уехала и самолично не слежу за ремонтом: вдруг что-то сделают не так, как я хочу? Но тётя Люся ждала меня в гости, и дядя Боря меня уговорил поехать и отдохнуть, заявив, что изводить придирками дизайнера и рабочих вполне сможет и Сонька. А я звонила подруге каждый день и требовала подробного отчёта. Вчерашним вечером она меня в очередной раз успокоила, заверяла, что всё в ажуре, а сейчас я всё равно волновалась и в квартиру входила, замирая от предвкушения.
Дядя Боря наблюдал за мной с улыбкой, переглядывался с Сонькой и время от времени многозначительно хмыкал.
- Я люблю эту квартиру, - заявила я, обойдя все комнаты. - Люблю! - подошла и дядю обняла. - Спасибо.
- Квартира на самом деле отличная, - заявила Сонька, распахивая дверь на балкон. Я подошла и в который раз порадовалась открывшемуся виду. - Церковь вписывается... какое-то благодушие во мне просыпается.
Дядя Боря насмешливо посмотрел на нас и отвернулся.
Мебели в квартире был минимум, зато коробок с моими вещами уйма. И пока дядя пытался отыскать в одной из них посуду, мы с Сонькой занялись обедом. Точнее, занялась я, а подруга издевалась над огурцом, кромсая его на малюсенькие, ни к чему непригодные кусочки. Сунула в рот ломтик и захрустела.
- Я Вовку выгнала, - вдруг заявила она, а я удивлённо посмотрела.
- Опять? Вы же только недавно помирились.
- Надоело, Жень, сколько можно с ним нянчиться? Он только и делает, что на гитаре своей бренчит. Гений доморощенный.
Я усмехнулась.
- Так ты же его за это и полюбила.
- За гениальность?
- За то, что бренчит.
Сонька удручённо кивнула и отложила нож.
- Дура я, да ещё жалостливая. Но теперь всё.
Я махнула на неё рукой.
- Простишь.
- Ничего подобного, - фыркнула подруга. - Я уже и заявление на развод подала, и гитару его в окно выбросила.
Вот тут я натурально ахнула.
- Разбила?
- Да чёрт с ней.
Я сложила порезанные помидоры в глубокую миску, а на подругу в нерешительности посмотрела.
- Сонь, жалко. Он же без тебя пропадёт.
- А я с ним пропаду. Как вижу его, аж тошнит. Пусть катится к своей мамочке, она его за гениальность очень уважает, вот пусть и кормит. А я буду деньги экономить. В конце концов, я тоже такую квартиру хочу. Только без церкви, а то совсем расклеюсь, буду о грехах своих постоянно вспоминать.
- Он будет к тебе таскаться, и ты его всё равно пожалеешь, - не поверила я в чёрствость подруги. Но та лишь мстительно усмехнулась.