– Извините. – Студент сунул конспекты под мышку и уставился в окно.
А Марина подумала, что дедушка когда-то тоже был молодым. Он учился в морской академии и был влюблен, а теперь ничего этого нет. И никогда больше не будет.
Никогда. Марина помнила его лицо так ясно как если бы они виделись только вчера.
Веселый и красивый, дед был высокого роста. Он всегда держался прямо и напоминал белого офицера. И имя у него было совсем русское – Виктор. Но глаза у деда были черные, и говорил он с легким кавказским акцентом, потому что родился в·Ереване и был наполовину армянином.
В октябре дед заболел. В комнате пахло лекарствами. Марина хорошо помнила, как однажды Генриетта Амаровна села на край его кровати, а дед сказал: «Я хочу, чтобы вы посадили дерево».
Дед не случайно купил дом в Загорянке. Он считал, что человек не должен отрываться от земли, и всегда мечтал иметь собственный дом.
«Дерево?» – удивилась Генриетта Амаровна. Марина смотрела в окно и думала, что дед скоро умрет. Тогда она не понимала, что это значит. Но теперь она знает.
«У сарая, – закончил дед. – Там, где старая яблоня.
«Мужчина должен сделать в жизни три вещи, любил говорить дед, – посадить дерево, построить дом и родить сына».
Но так вышло, что как раз этого ему сделать не удалось.
«Я хочу, чтобы вы посадили дерево», – сказал дед.
Через месяц он умер.
6
Евгения Николаевича отпустили с работы только в пять, так что, пока добрались до места и поужинали, уже стемнело.
Утром первой проснулась Генриетта Амаровна. Через пятнадцать минут был готов завтрак.
– Бабушка, ты что, с ума сошла? – сказала Марина, гремя умывальником и разбрызгивая вокруг себя воду. – Восемь часов.
Но Генриетта Амаровна была настроена решительно. Этого дня она ждала полгода. Полгода шли переговоры. Дед хотел, чтобы они посадили дерево, но какое – не сказал. Евгений Николаевич считал, что нужно посадить сосну, потому что это было его любимое дерево. Генриетта Амаровна настаивала, что сосна – дерево заурядное, а вот дуб – это благородно.
– Разумеется, дуб. Это же очевидно.
– А я думаю, сосна.
– Нет, дуб.
– А я гов6рю,сосна.
Никто не знает, как долго это могло продолжаться, но однажды в спор вмешалась Марина. Она посмотрела на папу, потом на бабушку и наконец сказала:
– Яблоня.
Елена Викторовна обычно не принимала в этом участия, но поскольку она все равно проходила мимо, то не могла не согласиться с дочерью. Дело в том, что у сарая, где следовало посадить дерево, раньше росла именно яблоня.
– Это разумно, -согласилась Елена Викторовна. – Конечно, яблоня.
-Точно, – подхватили остальные. – Как это мы сразу не догадались?
А Марина сказала:
– Эх вы, что бы вы без меня делали.
Пока Марина и Елена Викторовна завтракали, папа под руководством Генриетты Амаровны осторожно вынул саженец из простыни и принес из сарая лопату.
– Тут здоровенный пень, – сказал Евгений Николаевич, обследовав указанное место.
– Его надо выкорчевать, – объяснила Марина. И папа принялся за работу. Он снял майку и остался в рваных сандалиях и выцветших шортах, цвет которых определить было трудно: что-то между серым и желтым, но точно не бежевый.
– Ну и вид, – сказала Елена Викторовна. В понедельник куплю тебе новые шорты.
Некрасивые люди с детства вынуждены заботиться о своей внешности, чтобы как-то скрыть врожденные недостатки. Евгений Николаевич не был похож на Джорджа Клуни и уже начал лысеть, однако благодаря атлетическому телосложению, всегда нравился женщинам. Кроме того, сейчас он был занят деревом. Поэтому при чем тут шорты?
– Тут что-то есть, – сказал Евгений Николаевич, воткнув лопату в землю.
Марина давно не верила в пиратов и сокровища.
– Это пень, – С уверенностью сказала она.
– Это не пень, – уверенно констатировал Евгений Николаевич и вытащил из земли большой коричневый портфель.
Когда-то дед был капитаном. А потом его списали на берег, и он служил в министерстве. На службу дед ходил с портфелем, и Генриетта Амаровна сразу этот портфель узнала. Теперь таких портфелей нет.
У Генриетты Амаровны от удивления вытянулось лицо, а Елена Викторовна спросила:
– Что это?
– Это клад, – торжественно сказала Марина.
Ее глаза светились, а черные, остриженные до плеч волосы блестели на солнце. На небе не было ни одного облачка, и все в этом сияющем мире пело и радовалось.
Как ни странно, в портфеле ничего не было. Ничего, если не считать бутылки из-под шампанского. На бутылке лежало письмо, аккуратно свернутое трубочкой. Генриетта Амаровна побледнела, а папа откашлялся, немного подумал и сказал:
– Как это понимать?
– Это письмо, – сказала Марина. – Так делают моряки, когда корабль терпит крушение: письмо кладут в бутылку, а бутылку бросают в море.
– Письмо? – удивилась Генриетта Амаровна. – Кому?
Евгений Николаевич с размаху ударил бутылку об угол сарая, но она не разбилась. Ему пришлось повторить это несколько раз, пока Елена Викторовна не догадалась принести из сарая молоток.
Наконец Марина развернула листок – почерк был дедушкин.
– Читай, – сказал Евгений· Николаевич. Марина всегда читала громко и с выражением, но сейчас от волнения она едва могла говорить.
– «Вы, конечно, решили, что откопали клад, и расстроились, когда нашли это письмо. Так вам и надо».
Марина замолчала.
– Что же ты стоишь? – сказала Генриетта Амаровна. – Читай.
– «Но клад зарыт под раздвоенным деревом».
И снова наступила пауза.
– Ну что же ты? – не выдержала Елена Викторовна. – Марина!
– «Если идти через лес к станции и, не доходя Жуковки, повернуть направо, вы выйдете к пруду. Обогните пруд с левой стороны и идите все время прямо, пока не увидите дома. Это Малые Жуки. За деревней – река. Там будет мост. Перейдите мост и снова идите прямо, пока не увидите указатель: санаторий «Кукушкино гнездо». За санаторием – поселок. В поселке найдете старую водокачку – вам любой покажет. У водокачки раздвоенное дерево. И не забудьте лопату, а то я вас знаю».
Елена Викторовна взяла у Марины письмо и прочитала еще раз. Она читала с таким выражением, что Генриетта Амаровна заплакала: это странное письмо напомнило ей покойного мужа.
В полдень Генриетта Амаровна, Елена Викторовна, Марина и Евгений Николаевич отправились в путь. Евгений Николаевич на всякий случай взял у соседа фонарик, а Генриетта Амаровна приготовила бутерброды.
Когда вошли в лес, повернули направо и вышли к пруду, тут мама обнаружила, что забыла письмо дома.
– Я оставила его в кармане, – объяснила Елена Викторовна, – когда переодевалась.
– Ляля, – грустно сказала Генриетта Амаровна, обращаясь не сколько к ней, сколько к Евгению Николаевичу, – ты стала такой рассеянной.
Наступила пауза
– Кто-то должен вернуться за письмом, – наконец сказала Генриетта Амаровна.
Идти сорок минут в одну сторону, а потом – сорок минут обратно, и все из-за какого-то письма, это было слишком.
Евгений Николаевич молчал.
Письмо – это ерунда, – сказала Марина. Нужно обогнуть пруд с правой стороны и идти прямо, а там будут дома.
И они снова тронулись в путь.– Через два часа за деревьями показались три покосившихся дома. Но сколько они ни пытались найти реку, реки нигде не было. Было пугало в огороде, старик в дырявой пилотке и лохматая собака на цепи. Собака лаяла, и все было как водится. Был даже мост, но реки не было.
– Извините, – сказал Евгений Николаевич обращаясь к старику.
А? – старик разогнулся и рукавом вытер со лбапот.
– Извините, – Евгений Николаевич робел, но говорил громко и с выражением, как будто докладывал на пионерской линейке о проделанной работе – это деревня Малые Жуки?
– Куды?
– Это Малые Жуки?! – не своим голосом крикнул Евгений Николаевич.