— Да-да, душа моя, кто же осмелился? — спросил с улыбкой царь.
— Так и нет виноватого-то, — ответила она и максимально честно взглянула в глаза государю. — Сундук есть, а лиходея нет.
— Как так? — опешил царь. — Где же сундук нашелся с перьями?
И рассказала девица, как рыскала она по лесам, да по болотам, не щадя живота своего во славу царства семиреченского и его славного государя-заступника. Исхудала, изголодала, последние штаны изорвала. Шла по следу, аки пес верный. И привела ее дорога дальняя на базар белоградский. И пока высматривала она да вызнавала, подошел к ней славный торговец, купец удалой Берсень Яроборович со товарищами и позвал в лавку свою. Там и отдал ей сундук тяжелый, перьями дивными наполненный. Нашли тот сундук Берсень со товарищами во сыром бору, брошенным. Хотели страже отдать, да никому окромя Белавы довериться не смогли. Побоялись люди добрые, что за злодеев их примут, вот и решали, как найденное вернуть. А тут она. Уж и обрадовались купцы честные. Но она дознание-то все одно провела, строго выспросила, ложь от правды отличила. Не лгут мужики, истину сказали. А коли не верит ей кто, то гоните вон из дружины. Уйдет девица безвинная, позором покрытая, но с совестью чистой. Вот вам доклад, а уж, что хотите, то и делайте. Вот она вся перед ними открытая.
Рассказала и замолчала в покорном ожидании. Царь даже слезы утер, слушая ее. На штаны поглядел и пожалел, что сменить изношенные успела. А за щеки румяные даже порадовался, что успела силы набраться. То, что не выгонят, наглая девка знала, тот же царь не отпустит по известной причине. Милятин качал головой, но молчал. Он иногда жалел, что позвал девушку в дружину. Уж больно своевольна и свободолюбива. Непослушная и вздорная, а Дарей предупреждал… Но разве же можно было силищу такую на воле оставить, чай, святомиров дар не так часто на свет являлся. Шутка ли, девка два раза Семиречье спасла, а то и весь Мир Верхний. Потому терпел Высший, все ожидая, когда же она повзрослеет, а ждать было до-олго. Уж пять лет Белава в дружине, а что только не учудила! Со Змеем Горынычем в чурки играла посреди ратного поля, обернувшись в личину Зверя, когда тот за данью прилетел. И ведь выиграла шельма! Змей огнем поплевался, да дань за десять лет, которую, кстати, сам хотел получить, всю до медяка в казну семиреченскую выплатил. А как птицу Сирин заставила обрядовые песни распевать, когда волхв боярина Яромира женил, и ведь на спор птицу взяла, той и деваться было некуда. А что говорить о четырех из семи Водяных, которые от имени девки плюются и гадкими словами ругаются? Вот уж и вправду Высший сокровище позвал, теперь старался задания давать, когда услать ее можно было хоть на денек из дворца. Впрочем, все одно любил Белаву, а как ее неугомонную не полюбить было? От скуки она могла, что угодно учудить.
— Бедная ты моя, — голос царя вывел Высшего Чародея из задумчивости. — Выпишу я тебе двадцать золотых, да тридцать на купцов честных, отнеси им, заслужили.
Заглянувший в палаты Чародейской Думы казначей, возмущенно закашлялся. Государь протянул руку, и ему услужливо вложили в нее Посох Власти.
— Выпишу, я сказал, — посох с гулким стуком опустился на пол, а государь уже вновь весь обратился к Белаве. — Отъедаться тебе опосля похода твоего надо, ты заходи ко мне вечрком, потрапезничаем, гусляров послушаем, м-м? А я тебе колечко такое подарю красивое, а то, что ты все со своим перстеньком простеньким ходишь.
— К глазам он моим дюже подходит, — возразила девушка, пряча руку с изумрудным перстнем.
— Я тебе еще краше подарю, — уверил ее самодержец и, не обращая внимания на чародеев, поцеловал белавину ручку.
Та вдруг закатила глаза и произнесла замогильным голосом.
— Вижу, вижу…
— Что видишь? — вздрогнул государь.
— Вижу, государь, что нельзя тебе на вечерние трапезы гостей звать, отравить могут.
— Ты же не отравишь, — побледнел царь.
— Я нет, а вот в еде, принесут, чтобы на гостя твоего вину свалить. Не зови гостей, вечереть, батюшка царь.
— Ох, ты ж, — тяжко вздохнул царь. Белаве он верил. Уж от стольких бед уберегла! Только как-то странно беды эти объявлялись, как только он чародейку пытался куда-то пригласить, что не могло не вызвать определенные подозрения. Но дар ясновидения у нее был, потому не верить нельзя, а вдруг… — Спасибо за предупреждение, Белавушка. А сколько дней гостей звать нельзя?
— Месяц, — провыла она. Не зверь, чай, царь ведь не только ее зазывал.
Месяц как-нибудь переживет, а там кого посговорчивей найдет на вечернюю трапезу, гусляров послушать опять же. Государь встал, коротко кивнул и понесся делать разнос поварам, страже, первому и второму пробователям царевых яств, ну и до кучи послов с острова Буяна обрадовать, что он со всеми злыднями разобрался. И домой их, домой, домой, домой… Замучили жалобами своими слезными.
Как только двери за самодержцем закрылись, Белава вернула глаза на место и выдохнула. Первый не выдержал Двинята, начав тихо смеяться, к нему присоединился Даромир, еще чуть позже дружный хохот сотряс чародейские палаты, вовлекая всех присутствующих.
— Тихо! — прикрикнул на них Милятин, но тут же не выдержал сам, прыснув в длинную седеющую бороду, чем вызвал новый взрыв смеха. — Это же надо, — хохотал Высший. — Ворам награду выбила, себя выставила чуть ли не мученицей! Отощала, износилась, это за полдня поисков-то… Царя на месяц женской ласки лишила, и за все это еще и двадцать золотых получила! Ай, да лиса… Никак не пойму, как тебе государь верит?
— Красивая потому что, — усмехнулась девушка, о заклинании доверия она предусмотрительно умолчала. Потому как на государе стояла защита от чар, но девушка быстро распутала ее и нашла, как обойти. — Можно я пойду?
— Иди уже, лиса, — махнул на нее Милятин, и Белава с облегчением покинула Чародейскую Думу.
Глава 3
Девушка быстро прошла в отведенные ей покои. Часть чародеев жили при дворце, занимая отдельное крыло, часть в самом Белом Граде. Белаве отвели небольшие покои в Радужном Дворце по настоянию государя. Чаяния самодержца ни разу за пять лет не оправдались, а к покоям она привыкла и уже не спешила переезжать.
Чародейка закрыла за собой двери и устало привалилась к ним. Выражение обычного задора в одно мгновение покинуло глаза девушки, и она вытерла набежавшую слезу. Перед глазами вновь всплыл свиток с докладом Берсеня. "В окончании зимы Радмир Елисеевич спас от разбойных людишек дочь князя воронецкого Судиславу. За что князь на великой радости, решил отдать ему спасенную княжну в жены. Свадьбу собрались играть не позднее первого месяца лета…" Первого месяца лета, лета! А сейчас начало осени, через неделю праздник Урожая… Он женился, женился! Она бросилась на постель, загребая под себя подушку.
— Как же больно! — завыла девушка в голос.
Она рыдала до тех пор, пока слезы не остановились, и в душе не появилось опустошение. Белава перевернулась на спину и застыла, глядя в сгустившиеся за окном сумерки.
Она вспомнила, как шесть лет назад они бросились с Радмиром в ноги ее родителям, и как лучились глаза батюшки при взгляде на счастливую дочь. Как строго смотрела на них матушка, но улыбка то и дело появлялась на ее губах. Никто не сердился, что Белава поменяла жениха, ведь Радмира она любила. Жители ее родных Кривцов разделились на два лагеря. Одни качали головами, осуждая то, что она предпочла яркому красавцу тысячнику из Берестова воина-странника. Другие одобрительно кивали, считая, что веселый и мужественный странник больше подходит вздорной Белавке, уж он-то ее возьмет в ежовые рукавицы.
А он не брал ее ни в какие рукавицы, Радмир был нежен и ласков со своей лебедушкой. Трогательно заботился о ней, и девушка отвечала ему тем же. Свадьбу оставили на тот же срок, что и не состоявшуюся свадьбу с Ярополком. Кто-то считал, что это дурной знак. С одним женихом на этот день свадьба разрушилась, надо с другим день менять. Не поменяли. Белава продолжала жить у Дарея, обучаясь чародейскому делу, а Радмир часто навещал ее. Когда он уезжал, влюбленные обменивались вестниками. "Тоскую страшно без глазок твоих изумрудных, солнышко мое ясное. Жду не дождусь, когда прижму тебя к своей груди, и услышу, как бьется твое нежное сердечко…" Это был один из его вестников. Белава помнила их все наизусть, столько раз перечитывала. Они ждали свою свадьбу, как небывалое чудо.