Ветры доносят эти клочки и до пустыни Гоби – то ли сами ветры стали сильнее, то ли клочков больше: шелест бумаг может заменить шелест листьев, – и ветер гонит их вместе с песком, который стал пятнистым. От копоти? От деятельности новых бактерий? От испытаний новых видов оружия?
Совсем нет следов стоянки: рассыпались в прах, смешались с песком обломки и обрывки над местом, где на тридцатиметровой глубине, в темноте и покое, при пониженной температуре спит одеревенелый Берн. Подбородок его оброс густой щетиной – верный признак, что профессор не мертв, что с ним все в порядке.
Берн раскрыл карман с одеждой и – хоть она выглядела мятой, слежавшись, и к тому же отдавала затхлостью (это не учли) – с удовольствием оделся. Достал из куртки очки, протер стекла, тоже надел: мир стал четок. Огляделся внимательно. И… заметил нечто, от чего внутри сразу похолодело: по стеклу колбы радиоактивного реле времени от верхнего зажима до самого низа тянулась трещина. «Значит… там воздух и все нарушилось? Реле включило кабину на пробуждение не потому, что прошло сто восемьдесят веков, – просто вышло из строя! Вот тебе на!.. Отчего бы? От сейсмических толчков? Да, скорее всего.
За это время их могло произойти немало. Какой‑то особенно сильно тряхнул местность и кабину – и единственный стеклянный предмет здесь треснул. Черт, надо было ставить дублирующее реле! Э, но ведь и оно могло лопнуть… всего не предусмотришь. За это время – за какое?! Больше или меньше прошло ста восьмидесяти веков? Насколько больше? Насколько меньше? Попробуй теперь угадать!..»
И он начал цепко всматриваться во все, пытаясь понять, сколько же на самом деле прошло времени? Внутренние ощущения – как и в двух первых опытах, в которых Берн засыпал на шесть и одиннадцать недель. И бородой да усами тогда тоже обрастал, хоть и не так сильно. Предметы в кабине? Все посерело, выцвело, в пыльно‑блеклых разводах; на стыках металлов, где сцарапаны лаки и никель, чуточные следы ржавчины. Но все это – признак того, что в бальзамирующей смеси была малая доля активных веществ: они могли прореагировать в первые годы. Приборы? Стрелки вольтметров в серединах запыленных шкал, давление и влажность тоже в норме.
На ложе четкая граница мест, соприкасавшихся с его телом: они светлее. И что?..
Нет, ничего здесь не определишь – только наверху.
И вот теперь начинается самое‑самое… Берн почувствовал, как все в нем напрягается. Он представил тридцатиметровую (или теперь больше?) толщу грунта над ним. А там может быть что‑то еще. Кабине‑снаряду надо пробуравить все. А если упрется в неодолимое, то вверху кабины кумулятивный пиропатрон.