ЧАСТЬ I
УБИТЬ МИЛОСЕРДИЕМ
Они заблудились. Это было смешно — заблудиться в аллеях дендрария. Впрочем, не очень. Теперь они опоздают на первый вечерний рейс иглолета.
Аллея маньчжурских аралий сошла на нет, затерялась в зарослях канадского тиса. Дальше, среди частокола стволов бамбука, начиналась тропа. Он посмотрел на часы, огляделся и узнал это место. Поблизости должен быть пруд.
— Ты не устала, малышка? Хочешь, я понесу тебя?
— Нет, папа, нет, я сама! — Вдруг она присела на корточки: — Гляди, я гриб нашла! Смешной какой! Синий-синий!
— Это не гриб. Это мяч. Кто-то его потерял. — Он поднял мяч из травы и несколько раз стукнул о землю. — Мой веселый, звонкий мяч, ты куда помчался вскачь?..
— Красный, желтый, голубой, не угнаться за тобой!.. Пап, гляди! Гуси-лебеди! Там! — Она растопырила ручонки крылышками.
Да, это пруд. На темной воде белые лебеди. Высоченные араукарии, кисточки кипарисов, радиальнострельчатые шары экзотической ксантореи… Красиво. Декоративно красиво. Над белопенными кронами цветущих эндохордий — купол садового павильона, облитый лучами низкого солнца… Волшебно, ненатурально красиво. Фриз павильона жарко отсвечивал позолотой.
— Сегодня нам здорово попадет, — сказал он. — От Ирины Леонтьевны.
— Не попадет, — серьезно сказала она. — Ирина Леонтьевна добрая, она всех детей любит. А их мамов и папов тоже любит. Гляди-ка, цветочек!.. Дай мне, я хочу, чтобы он был мой.
— Нет, малышка, нельзя. Он живой и растет.
— А как его зовут?
— Так же, как и тебя.
— Лилия Тобольская?
— Просто лилия. Тобольская — ведь это твоя фамилия.
— А сколько ему годиков?
— Дней скорее всего… Не знаю. Зато я знаю, что вон тому дереву — видишь? — столько лет, сколько тебе. Ну, может, чуточку больше.
Он поднял дочь на плечо и показал ей серебристо-голубоватую жиденькую крону молодого деревца.
— Его тоже зовут как меня?
— Его зовут «кавказский холодоустойчивый эвкалипт». Четыре года назад его здесь вырастила твоя мама. Ее дипломная работа…
Дипломная работа Валентины росла неважно.
Раздался резкий щелчок, повторенный выхлопом эха над темной водой. Он посмотрел в сторону гор, одетых в лохматые бурки зелени, на заснеженную вершину с башней катапультера местного иглодрома, заметил мелькнувшую в небе продолговатую искру. Он успел привыкнуть к сегодняшней безмятежности, и этот резкий щелчок был некстати. Лучше бы его не было.
Улетали они вторым рейсом вечернего иглолета сибирского направления.
До приглашения на посадку оставалось менее получаса, и разыскивать детский сектор на ярусах многолюдного здания иглопорта не было смысла. К удовольствию Лилии. Шар солнца уже коснулся расплавленной полосы горизонта, пылали крылатые облака, и было приятно смотреть, как багровеет небо и сгущается в низких долинах дымчато-сизая мгла. Они наблюдали закат, сидя в остекленном раструбе экспресс-кафе. Лилия выпила целый бокал молочного киселя, он — два бокала кумыса. Закат был роскошный. Кафе называлось «Восход». Потом эскалатор вынес их в галерею с двумя уровнями перронов; снаружи проник сквозь стекло прерывистый вой «виа-виа-виа…», и Лилия, не спросив позволения, соскочила с дорожки и бросилась к смотровому окну.
Чаша посадочного котлована пульсировала желтыми волнами светосигналов. За пределами чаши — освещенные прожекторами утесы. В трещинах сверкал снег, вспыхивали маяки, а еще дальше и выше громоздились в темное небо дисковидные секции башни катапультера. Вой смолк. Над котлованом золотисто блеснуло длинное тело бескрылого лайнера — хлесткий удар потряс галерейные стекла. Иглолет вертикально скользнул в причальный колодец — оттуда с грохотом вырвался столб пара; объявили прибытие иглолета с Камчатки. Больше смотреть было не на что.
— Змей Горыныч, — сказала Лилия.
На ее слова обратили внимание, нашлись комментаторы: «Смотрите, как интересно интерпретирует свои восприятия этот ребенок!» — и он почувствовал отцовскую гордость. Объявили посадку. Он взял дочь на руки и вместе со всеми заторопился к перрону, вдоль которого уже лоснились, как мыльные пузыри, кабины лифтов.
Стремительный спуск. Вагон тоннельного пневмотранса. Посадочный зал — очень высокий, многоярусный, яркий, с оранжевыми спиралями вокруг эскалаторных виадуков. Тамбур-потерна, в котором всегда стоят запахи перегретых металлопластиков, смазки. Залитый розовым светом люк лайнера, стерильно-белая внутренность салона, мягкие глыбы противоперегрузочных кресел, качающихся на осях и щелкающих при малейшем движении. Наконец, жужжание герметизаторов, холодок вентиляции, последние советы бортового радиоспикера и первые толчки на старт-люнете в пусковом канале катапультера. Все это едва уловимо проскальзывало мимо сознания — он приятно был озабочен одним: удобствами для малышки. Даже на взлете все еще не хотел расставаться с ощущением безмятежности, но характерный рывок при выходе из канала, гул водородного двигателя и легкие перегрузки решительно дали понять: сегодняшний замечательный день подходит к концу… Вспыхнула надпись: «Высота 105 км, приготовиться к невесомости». Он распахнул противоперегрузочный кокон соседнего кресла — Лилия мигом перебралась к нему на руки. Как и всегда после старта, она выглядела несколько ошеломленной. Обхватив его шею ручонками, уткнулась в плечо.
— Не испугалась, малышка?
— Н-нет…
— Молодец. Смотри: включили обзорный экран. Видишь, какие яркие звезды.
Она посмотрела на звезды, как смотрят дети на снег в разгул метели. Отвернулась, притихла. Загорелое личико стало спокойно-сосредоточенным, веки слипались.
— Папа, ты завтра уедешь?
— Да. Завтра… Ты не скучай без меня, ладно? Я постараюсь почаще встречаться с тобой на экране видеотектора.
Вдруг она встрепенулась, возбужденная какой-то мыслью:
— Пап!..
— Ну?
— А можно, ты возьмешь с собой и меня?
— Видишь ли, маленькая… Мама приедет и тебя не застанет. Получится нехорошо, ведь правда?
Она кивнула. Плотнее прижалась к плечу — слева, где сердце.