– Только тот, где в открытом пространстве. Но со всех сторон: выход, повороты, когда держали, когда укладывали в капсулу.
– Все! Начинаем! – голос аналитика прозвучал твердо и резко. Но тут же осекся, будто на горло говорившему набросили удавку. Последнюю фразу аналитик не проговорил, а просипел: – Учтите, вам придется все пережить снова!
Пациент кивнул, не открывая глаз от серого пластикового потолка. Он лежал в откидном кресле под параболическим зеркалом приемника-мнемографа, но взгляд его блуждал выше, будто он уже присматривался к незнакомым звездным россыпям, запоминая их.
– Ничего, доктор, у меня крепкие нервы. Начинайте!
Через полчаса, когда пациент очнулся, аналитик протянул ему пачку твердых, но очень тонких карточек.
– Здесь только снимки неба, ничего такого… сами понимаете! – сказал он.
– Спасибо, доктор, – отозвался пациент, – мне и нужно только небо – небо, которое со всех сторон! А об остальном не беспокойтесь, я и так помню все до последнего штришка, попробовали бы вы на моем месте забыть это!
Аналитик подошел к окну. Поднял штору.
– Я не хотел бы оказаться на вашем месте, – еле слышно прошептал он.
Но никто ему не ответил, никто его не услышал. Пациента уже не было в Мнемоцентре.
Прошло еще минут двадцать пять, прежде чем аналитик надел на себя сферический шлем и подогнал свое кресло к экранам. Ему не пришлось ждать долго. Надпись мигнула и погасла, оставив в глазах зеленые пятнышки. Надпись была короткой:
СРОК ИСТЕК. ВНИМАНИЕ! ПРИГОТОВИТЬСЯ К ОПЕРАЦИИ!
Никакой подготовки к операции не требовалось, аналитик это знал прекрасно. И все же он прикрыл глаза, расслабился.
Консультант вошел в помещение совсем тихо, будто крадучись. За ним тенью следовал ассистент.
– Ну что? – спросил первый.
Аналитик ответил не сразу. Он повернул голову, долго смотрел на вошедших, будто не узнавая их. Потом вяло проговорил:
– Да ничего, ерунда. Такие вещи случаются, когда кто-то слишком много и напряженно работает, а потом вдруг на него обрушивается абсолютный покой.
Это все от перенапряжения.
– А память?
– Что, память?
– Личная память?
– Провалялся в анабиозе две сотни лет, вот и вся память!
– Но ведь что-то было?!
Аналитик отмахнулся.
– Это не нашего ума дело. Там в Центре разберутся!
Ассистент удивился, наморщив лоб.
– А он что, уже там?
– Ну, а где ж еще, по-твоему?!
Они все вместе вышли на воздух. Аналитик расправил затекшую спину, потер поясницу. Широко зевнул. Все вокруг было обыденным, приевшимся – и ряды деревьев, и сосновая хвоя под ногами, и проглядывающие сквозь листву деревянные домики, и тем более лица этих двоих, стоявших рядом. С утра вроде мелькнуло что-то новое, интересное своей неожиданностью, да так и пропало вместе с необычным, явно перенапрягшим свои мозги пациентом. И снова накатило неопределенное и малоприятное состояние, именуемое в просторечьи тоскою.
Мужчина повернул голову к женщине ровно на столько, на сколько смог, ему мешали почти вывернутые суставы рук и плечей, каждое малейшее движение приносило острую боль.
– Не бойся, – проговорил он, еле шевеля пересохшими губами, – это или дурацкий розыгрыш или какое-то недоразумение. Скоро все это кончится и мы вместе посмеемся! А я еще и врежу пару разиков этим зарвавшимся комедиантам!
Не бойся!
Он старался, чтобы голос звучал уверенно. Но он знал, его слова обычная утешительная ложь. И она знала об этом. Знала и молчала.
Шестиногие полумеханические твари сновали рядом, все что-то подправляли, переделывали, что-то замеряли с таким деловым видом, будто это не они прикрутили их с поистине бесчеловечной жестокостью к поручням внешней смотровой площадки. Ни один робот или кибер на свете не имел права, да и просто не мог так вести себя по отношению к человеку, он бы тут же самоотключился, утратил способность двигаться и вообще что-то делать! А эти прикручивали их к железякам, будто имели дело с куклами или мешками с опилками. Нет, розыгрышем здесь и не пахло.
– Они там, с ним, – проговорила она. И, ее голос по внутренней связи прозвучал в его шлемофоне сдавленно, неестественно. – Понимаешь, он там, с ними!
– Его они не тронут, успокойся. Даже дикие звери, на Земле или на любой другой планете, сама знаешь, не трогают детей!
– Эти совсем другие, они хуже зверей! Они нелюди!
– Не надо делать преждевременных выводов.
– Смотри! Не-е-ет!!!
Он оглох от ее крика. Но еле удержался сам. То, что они видели, было невыносимым зрелищем. Один за другим из рубки корабля выбрались в Пространство три коренастые фигуры без шлемов, да и без самих скафандров, в одних сероватых, перехваченных ремнями комбинезонах с короткими рукавами и штанинами, открывавшими чешуйчатое тело, какие-то наросты, когти… Головы выбравшихся наружу были усеяны темными словно бы шевелящимися пластинами, их лица были неописуемо ужасными – трехглазыми, с широкими растянутыми по всей плоскости лица носами, имеющими по четыре подрагивающих рваных отверстия.
Сплюснутые подбородки и брыластые обвисающие многослойные щеки были усеяны отвратительными бородавками и густыми пучками щетинистых черных волос. Загримироваться так было просто невозможно! Даже вообразить себе такую маску, а тем более сотворить ее, тоже было нельзя!
Но не это вырвало крики из горла женщины и сдавило сердце мужчины. Нет, совсем другое! У последнего из вылезших был зажат в жуткой, когтистой лапе с множеством корявых изогнутых пальцев-крючьев их малыш! И на нем не было ничего!!!
Мужчина рванулся что было силы. Но лишь потерял зрение из-за страшной боли в вывернутых суставах, глаза словно расплавленным металлом залило. Крик в его ушах не смолкал.
Когда зрение вернулось, он увидел, что ребенок цел и невредим, что его не разорвало в клочья внутренним давлением, что он не задохнулся в пустоте, не превратился в кусок льда… Он был жив, шевелил ручками и ножками, таращил на них большие серые глазенки.
– Вот видишь, – сказал он женщине, – они не делают ему зла, они все понимают, у них есть какое-то силовое поле, предохраняющее от всех этих дел.
– Неважно, что у них есть! Главное, он жив! Видишь, он махнул мне ручкой, высунул язычок, он зовет нас к себе, видишь?
Мужчина все видел. Но он видел и другое – киберы подогнали к чешуйчатым катерок, развернули его соплами к поручням. И он все сразу понял. Нет, это была не игра. Он даже, не желая того, проговорил вслух:
– Это конец…
Она отозвалась сразу. Она тоже все поняла.
– Ну и пусть! Пусть они сожгут нас! Главное, чтобы он остался жить!
Понимаешь, главное, чтобы – он!!!
Вырвавшееся из отверстий капсулы пламя, казалось, дохнуло жаром в лицо.
Но это лишь казалось, пламя было еще слишком маленьким, слабеньким. И они старались не смотреть на него, они смотрели на своего ребенка, своего такого нежного, открытого, беззащитного малыша – такого невероятно, слишком живого на фоне мертвого и пустынного Космоса. Они не видели нелюдей, они и не желали их видеть.
А пламя становилось все сильнее. Теперь оно обжигало, лизало жаростойкую ткань скафандров, стекла шлемов… Скоро этот жар будет непереносимым.
– Прощай, – сказала она ему.
– Прощай! – ответил он.
И снова рванулся из пут.
– Не надо, – попросила она дрожащим голосом, – не надо! Пусть видят, что нам наплевать на них, пусть знают!
– Ты права! – простонал он. Боль становилась невыносимой.
– За нас еще отомстят! Я верю!
– Нет!
– Но почему?! – он еле сдерживался, чтобы не закричать, пламя прожигало его тело насквозь. – Почему?! Нет! Он выживет! Я точно знаю! Он выживет и вернется сюда! Он отомстит за нас! И это будет самая справедливая месть на свете! Гляди, он кричит!!! Он зовет нас!!!