Затем описываются ангелы: "Два ангела держали восковые свечи, а третий – платок, четвертый же – копье, с которого чудесным образом бежала кровь, и капли падали в шкатулку, что держал он в другой руке. Вот поставили они свечи на престол, третий ангел опустил платок свой на священную чашу, а четвертый установил копье стоймя на крышке чаши". Так начинается месса, совершаемая епископом Иосифом, в которой присутствующие рыцари видели такие откровения, какие давались в истории только избранным святым. "И тогда епископ приступил к освящению даров, и поднял он облатку, наподобие хлебца. В тот же миг явилась фигура наподобие отрока с лицом красным и светлым, как огонь. И она вошла в тот хлебец, так что все видели, что хлебец тот из плоти человеческой. А затем старец поместил его обратно в священную чашу. И он проделал все остальное, что надлежит священнику во время мессы". Стоит сравнить это явление Грааля с его явлением в романе Эйшенбаха, где ему сопутствуют прекрасные девы, пишет Шамрей, и нет и намека на Евхаристию. Но и после такого "всецело христианского" описания Грааля у Мэлори мотив пиршества не снимается. Старец обращается к рыцарям:
"А теперь, слуги Иисуса, вы вкусите пищу за этим столом и утолите голод сладчайшими блюдами, каких никогда еще не отведывал рыцарь". Чудо напитания множества людей известно из Евангелия, но там оно состояло в неожиданно большом количестве обыкновенной пищи – хлеба и рыбы, а не в появлении изысканных яств. Кроме того, евангельское чудо совершилось не ради чуда самого по себе, не для изумления народа, а как бы по необходимости, как дарование хлеба насущного (как и ветхозаветная манна). То же можно сказать и о чуде в Кане Галилейской, где превращение воды в прекрасное вино было совершено из любви Христа к людям, из снисхождения к их слабостям. А у Эйшенбаха и Мэлори пища, даруемая Граалем, – роскошный пир, причем пир как утверждение или подтверждение силы и могущества Грааля, и устраивается он никак не для утоления голода рыцарей.
Действия Грааля вызывают различные реакции: удивление, восхищение его возможностями, но не умиление перед кротким снисхождением Божества к людской немощи. Пир никуда не ведет; в отличие от священной трапезы, совершенной Иисусом и Его учениками на Тайной Вечери, пир замкнут, весь его смысл заключен в нем самом. Это относится в большей степени к роману Эйшенбаха, но и у Мэлори сохраняется самодовлеющий характер Грааля. Грааль, будучи у Мэлори посредником между рыцарями и Христом, становится почти адекватным Его заменителем, как бы втягивает в себя Христа, так как до определенной поры предметом поклонения является именно он.
Пир внутренне не затрагивает его участников; являясь не более чем декларацией магического могущества Грааля, благодать которого остается бессмысленной по отношению к духовной жизни рыцарей, он ничего не изменяет и ничего не привносит. Подобный пир – безусловно языческий мотив, который более ярко выражен в романе Эйшенбаха, у которого явление Грааля, собственно, для этого и происходит:
Он тот, пред кем склонялся мир,
Справлялся гостеприимства пир,
И не случайно в этот зал
Он в гости рыцарей созвал!
(Парцифаль, 376)
Но эта мотивация появления Грааля, подчеркивает Шам-рей, сохраняется в достаточно явной форме и у Мэлори. Когда Грааль является первый раз невидимым образом рыцарям Круглого Стола, "наполнилась зала сладостными ароматами, и перед каждым рыцарем оказались яства и напитки, какие были ему более всего по вкусу".