Пески Марса - Кларк Артур Чарльз

Артур Кларк

Глава 1

– Значит, первый раз наверху? – спросил пилот, лениво откинулся в кресле и заложил руки за голову с беспечностью, которая не внушила бодрости пассажиру.

– Да, – сказал Мартин Гибсон, не отрывая глаз от хронометра, отсчитывающего секунды.

– Так я и думал. Вы никогда это правильно не описывали. И почему люди пишут такую чушь! Вредит делу.

– Простите, – ответил Гибсон. – Мне кажется, вы говорите о моих ранних рассказах. Тогда еще не было космических полетов. Мне приходилось выдумывать.

– Может быть, может быть, – проворчал пилот. (На приборы он и не смотрел, а до пуска оставалось две минуты.) – Наверное, занятно лететь самому, когда вы столько раз об этом писали?

Гибсон подумал, что вряд ли бы он сам выбрал именно это слово, но точку зрения пилота он понимал. Десятки его героев – и положительных, и отрицательных – зачарованно смотрели на безупречную секундную стрелку, ожидая, пока ракета рванется в бесконечность; а теперь (как всегда бывает, если ждешь достаточно долго) реальность нагнала вымысел. Всего через девяносто секунд это ждет его самого. Ничего не скажешь, занятно. Так сказать, справедливо с литературной точки зрения.

Пилот взглянул на него, понял и приветливо улыбнулся.

– Смотрите не испугайтесь собственных рассказов.

– Я не боюсь, – с излишней пылкостью заверил Гибсон.

– Хм-м… – хмыкнул пилот и снизошел до взгляда на часы. Секундная стрелка должна была сделать еще один круг. – Только я бы на вашем месте не хватался так за сиденье. Можете погнуть.

Гибсон покорно откинулся в кресле.

– Конечно, – сказал пилот, (он все еще был спокоен, но Гибсон заметил, что теперь он не отрывает взгляда от приборов), – это было бы не так уж приятно, если бы продолжалось подольше… А вот и горючее пошло. Вы не волнуйтесь, при вертикальном старте бывают занятные вещи.

Пускай кресло мотается, как ему угодно. Закройте глаза, если так вам лучше. Потерпите. Я говорю: по-тер-пи-те.

Но Мартин Гибсон не внял совету. Он уже потерял сознание, хотя ускорение еще не превысило ускорения в скоростном лифте.

Он очнулся, и ему стало стыдно. Солнце било в лицо, и он понял, что защитная пластина на панцире соскользнула в сторону. Свет был яркий, но не такой невыносимый, как он ожидал, – только часть лучей просачивалась сквозь темное стекло.

Он взглянул на пилота; тот склонился над пультом и что-то деловито записывал в бортовой журнал. Было очень тихо, только время от времени где-то фыркало, и Гибсону это не понравилось. Он вежливо кашлянул, извещая, что пришел в чувство, и спросил пилота, что это значит.

– Термический эффект в двигателях, – коротко ответил пилот. – Температура там подскочила тысяч на пять градусов, а теперь они быстро охлаждаются. Вам лучше?

– Мне совсем хорошо, – ответил Гибсон. Он действительно так думал.

– Можно встать?

– Вам виднее, – недоверчиво сказал пилот. – Только поосторожней.

Держитесь за что-нибудь прочное.

Гибсону и правда стало очень хорошо, весело. Наступила минута, которой он ждал всю жизнь. Он в космосе! Конечно, жаль, что он пропустил пуск, но в статьях об этом можно умолчать.

За тысячу километров Земля была еще большая, но как-то разочаровывала. Вскоре он понял почему. Он видел слишком много космических фотографий и фильмов и знал, чего ждать. Облака, как им и полагалось, медленно двигались вокруг земного шара. В центре суша и вода различались очень четко, и бесчисленные подробности были прекрасно видны, а по краям диска все терялось в плотной дымке. Даже прямо под ним многое было непонятно и потому бессмысленно. Конечно, метеоролог очень обрадовался бы, увидев отсюда, сверху, естественную карту погоды; но почти все метеорологи и так сидели на космических станциях, и под ними открывался вид не хуже этого. Скоро Гибсон устал искать города и другие плоды человеческой деятельности. Противно было думать, что за столько тысячелетий человеческая цивилизация не сумела существенно изменить то, что он видел сейчас.

Он посмотрел на звезды и снова разочаровался. Их было много, очень много, но все они казались бледными, тусклыми призраками той сверкающей россыпи, которую он думал узреть. Он знал, что виновато темное стекло, – защищая от солнца, оно похитило красоту звезд.

Гибсон даже рассердился. Только в одном отношении надежды его оправдались – приятно было знать, что ты сможешь парить, стоит тебе оттолкнуться пальцем от стен; хотя места для смелых экспериментов явно не хватало. Теперь, когда изобрели специальные таблетки и космическая болезнь отошла в прошлое, невесомость стала прекрасной, как в сказке.

Он был этому рад. Как страдали его герои! Он вспомнил первый полет Робина Блейка в полном варианте «Марсианской пыли». Эту книгу он писал под сильным влиянием Лоуренса. (Интересно бы как-нибудь составить список авторов, под чьим влиянием он не находился.) Без сомнения, никто лучше Лоуренса не описывал физиологических процессов. И вот Гибсон совершенно сознательно решил сразиться с ним его же оружием. Он посвятил целую главу космической болезни, описал все ее симптомы: сперва тебя подташнивает, но тошноту еще можно подавить усилием воли; потом тошнит нестерпимо; потом выворачивает наизнанку; и, наконец, наступает спасительное изнеможение. Эта глава была истинным шедевром сурового реализма. К сожалению, осторожные издатели заставили ее изъять. Он так много над ней работал; когда он писал, он действительно пережил все эти ощущения. Даже теперь…

– Удивительно, – задумчиво сказал врач. – Он прекрасно прошел медицинские испытания, и, несомненно, ему на Земле сделали все прививки. Должно быть, нервное…

– А мне какое дело? – мрачно сказал пилот, следуя за процессией в недра космической Станции. – Кто мне вымоет кабину, вот что я хочу знать!

По-видимому, на этот крик души не хотелось отвечать никому, а меньше всего Мартину Гибсону, который смутно различал белые стены, маячившие по сторонам. Вес медленно увеличивался, ласковое тепло разливалось по рукам и ногам. Наконец Гибсон понял, где он. Он был в больничной палате; и мягкое тепло инфракрасных ламп прогревало его насквозь.

– Ну как? – спросил врач.

Гибсон слабо улыбнулся:

– Простите, пожалуйста. Это повторится?

– Я не могу понять, как это вообще случилось. Наши таблетки еще не подводили.

– Полагаю, я сам виноват, – сказал Гибсон. – Понимаете, у меня очень сильное воображение, а я стал думать о симптомах космической болезни – конечно, совершенно отвлеченно, – и не заметил, как…

– Прекратите, – резко приказал доктор. – Не то придется вернуть вас на Землю. Забудьте о таких штуках, если собираетесь на Марс. Иначе месяца через три от вас ничего не останется.

Измученный Гибсон вздрогнул. Но ему явно становилось лучше, и ужасы последнего часа уходили в прошлое.

– Все будет хорошо, – сказал он. – Только выпустите меня из этой духовки, пока я не испекся.

Не совсем уверенно он встал на ноги. Было очень странно здесь, в космосе, чувствовать свой вес. Он вспомнил, что Станция-1 вертится вокруг оси, жилые отсеки построены на внешних стенах и центробежная сила создает иллюзию невесомости.

Он подумал, что его Великое Приключение началось не совсем удачно.

Но возвращаться нельзя. Дело не только в уважении к себе – если он вернется, это пошатнет его литературную репутацию. Он вздрогнул, представив себе заголовки: «Гибсон вернулся!», «Автор книг о космосе – жертва космической болезни!». Даже в литературных еженедельниках его продернут, а в «Тайм»… нет, и подумать страшно!

– Хорошо, – сказал врач, – что до старта космолета еще двенадцать часов. Я вас отправлю в камеру невесомости и посмотрю, как вы там справитесь.

Гибсон не мог не признать, что это дельная мысль. Раньше он считал себя здоровяком, и до сих пор ему не приходило в голову, что путешествие может оказаться не только неприятным, но и опасным. Легко смеяться над космической болезнью, когда мы сами ее не испытали!