Несмотря ни на что, Толик не смог сдержать улыбки. Конечно, Альберт. Никак иначе. Иметь физиономию Эйнштейна и зваться при этом Иваном…
– Неужели нет никаких лекарств, Альберт Степанович? Придумайте что-нибудь. Вы ведь – светило!
В голосе Анатолия было столько отчаяния, что академик счел нужным похлопать его по плечу.
– Видите ли, товарищ, Томский… Я, может быть, и светило, но до Господа Бога мне далеко. Ваш покорный слуга повидал многое, однако… Гм… С таким сталкиваюсь впервые. Думаю это новый вид заболевания, принесенный с поверхности. Если хотите – мутировавший бронхит. Этого следовало ожидать. Новые формы жизни – новые болезни. Вполне возможно, со временем лекарства против них и будут изобретены, а пока… Тут нужен специалист новой формации, который бы работал с флорой и фауной, порожденными радиацией. Что называется – клин клином. Но лично я не знаю никого, кто бы продвинулся в этом направлении достаточно далеко.
– Как же так? За двадцать лет никто…
– Отдельные попытки были, но… Вы ведь знакомы с положением на Красной Линии. Компартия Метро вынуждена обороняться, пресекать попытки внешних и внутренних врагов дестабилизировать ситуацию. Все силы, все ресурсы направлены на то, чтобы разрабатывать, скажем так, не новые лекарства. Товарищ Москвин достаточно дальновиден, но допускает ошибку, свойственную всем великим лидерам, – не вкладывает средства в проекты, которые не приносят быстрой отдачи. Вот почему нам пока не удалось достаточно хорошо развить новый вид медицины, о котором мы сейчас говорим.
– Чудненько! – с горечью воскликнул Толик. – Значит, моя станция обречена?
– Ну, не стоит быть столь пессимистичным. Эпидемия может закончиться также неожиданно, как и началась. Вы должны бороться. Строжайший карантин. При малейших признаках заболевания человек должен быть изолирован, а все контакты с ним сокращены до минимума. Пока это все, что я могу посоветовать.
Толик помолчал, рассматривая носки своих ботинок.
– Спасибо, доктор. Извините за доставленное беспокойство, но у нас попросту не было другого выхода. Вас доставят на Черкизовскую, а оттуда, я думаю, вы без особых проблем доберетесь до своих.
– Свои, чужие, э-эх, – академик поморщился. – Наши, ваши… Мы, товарищ Томский, обречены, поскольку не можем объединится перед лицом общей опасности. Будем грызть друг дружке глотки до тех пор, пока наше место не займут существа, более способные к тому, чтобы находить общий язык.
– Признаться, всего несколько минут назад я размышлял о том же, – грустно улыбнулся Толик. – И пришел к таким же выводам. Но, согласитесь, Альберт Степанович, что самая неприсоединямая из всех неприсоединяемых общин Метро – ваша Красная Линия. Найти с красными общий язык, основанный на логике и здравом смысле, невозможно в принципе.
– Вы правы. И я даже начинаю подумывать о том, не остаться ли мне здесь, где мои знания и опыт послужат благим целям, а не созданию какого-нибудь нового бактериологического оружия.
Томский не на шутку испугался. Он моментально представил себе последствия перехода видного ученого на сторону самых яростных противников коммунистов. Одно дело, если Альберт Степанович пропадет на несколько дней и вернется с какой-нибудь удобоваримой легендой, объясняющей его отсутствие, и совсем другое, если он останется на станции имени Че Гевары. Действие красных в этом случае вполне предсказуемы. Для начала – пропагандистская шумиха вокруг похищения, потом требование выдать перебежчика, а потом и угрозы, которые, в конечном итоге, оформятся…
Анатолию не хотелось думать о том, чем все это может закончиться. Сейчас он слаб, как никогда.
Скрыть озабоченность от проницательного старика не удалось. Альберт Степанович поспешил успокоить Толика.
– Но все это – лирика. Я – коммунист и умру коммунистом. В таком возрасте менять убеждения и поздно, и некрасиво. Прощайте, Анатолий.
Толик пожал академику руку, перемолвился парой слов с парнями, сопровождавшими гостя, и долго смотрел на то, как тот идет к выходу, ведущему на Черкизовскую.
Неужели ничего нельзя сделать? Ах, как не хватает Аршинова! Уж он-то всегда мог подбодрить его какой-нибудь тяжеловесной, солдафонской шуткой и предложить план, кажущийся на первый взгляд безумным.
Как всегда неожиданно, невесть откуда выпрыгнула Шестера. Зверек принялся тереться о ногу. Анатолий обернулся, поскольку знал, что появление ласки-мутанта всегда является предвестником близости ее дружка – Вездехода.
Примета оказалась верной. Коротышка был неподалеку. Он тут же запрыгнул на ящик рядом с Томским, достал из нагрудного кармана потертую фляжку и протянул другу.
– Хлебнешь, Толян? Говорят, повышает иммунитет…
– Ага. Повышает. Хотелось бы верить. Хлебну.
Первач Вездехода оказался отменным – карлик выпивал редко, а если и позволял себе причаститься, то гадости не употреблял.
Томский сделал пару глотков, вернул фляжку.
– Плохие новости, Коля…
– Не трать время зря. Я все слышал. Красный профессор умыл руки.
– Ума не приложу…
– А ты и не прикладывай. Лучше меня послушай. Ведь клин клином – это идея. Нам нужно отыскать умника, который бы вошкался с травками-цветочками, расплодившимися за последние двадцать лет. Так?
– А у тебя, что ли, есть такой на примете?
– Гм…
Вездеход снял свою неизменную бейсболку, помахал ею перед лицом, словно ему было жарко. Поправил сбившуюся на глаза прядь черных волос и заговорил лишь после того, как водрузил шапку на голову, придав ей правильное положение – чуть наискосок.
– Полно в нашем Метро извращенцев. Этим гомикам-педикам все по барабану: и Катаклизм, и радиация. Только и думают, в какую дырку свой член затолкать и кому задницу подставить.
– Ценное наблюдение, Вездеход… Только никак в толк не возьму: причем тут извращенцы?
– В свое время довелось мне по Ганзе шариться. – Николай не обратил внимания на язвительное замечание Толика и продолжил, помахивая ногами, как усевший на забор ребенок. – Значит, звали того паренька Кутюрье. Насквозь голубой, но портной – отменный. Ты, Томский, обратил внимание на то, какая у ганзейских вояк форма красивая? Так вот: этот самый Кутюрье ее и разрабатывал. Все, от штанов до беретов, по его лекалам шилось. А свободное от работы время наш Кутюрье развлекался. Все партнеров себе искал. Напомаженный, набриолиненный, приглаженный весь, тьфу! Не поймешь, то ли баба, то ли мужик. Если бы не это – мог бы как сыр в масле кататься. Выперли его с Ганзы за гомосячество. А еще раньше, по той же причине, с Рублевки погнали. Кутюрье там после Катаклизма жил, в элитных кругах вращался, а сгинул где-то в Черкизоне, где ему по самое не могу всунули… Говорят, он у мутантов любви искать начал. Ну и нашел.
– Слышь, Вездеход. Ты за здравие начал, а кончил – за упокой, – не выдержал Томский. – Причем тут твой Кутюрье? У нас, Колян, проблем с гомосексуализмом нет, и форма нам не нужна. Другое совсем…
– Стоп, Толян. Теперь о главном. Этот педик со мной захотел подружиться. Клинья, как говорится, подбивал. Он, как в Метро пришел, сразу теми, кто на других не похож, заинтересовался. Я, само собой, носяру ему на бок своротил, но перед этим Кутюрье мне душу раскрыл. Всю гомобиографию свою рассказал. В том числе и о рублевских жителях. Певцов, актеров, продюсеров всяких там – тьма тьмущая. А еще известные доктора, экстрасенсы и целители имеются в избытке. В основном толку от таких после Катаклизма мало, но… Жил там один докторишка по кличке Хила. Фи… Фито… В общем травами всякими народ лечил.
– Фитотерапевт!
– Точно. И Хила этот, не в пример другим элитным врачевателям, рук не опустил. Стал свои настойки из новых трав готовить. В самых грязных местах их собирал.
– И помогало?
– Кутюрье говорил, что молились на этого целителя. Мертвого, мол, мог поднять. Пока алхимией не увлекся. Какое-то несчастье с ним случилось, едва откачали…
– А жив этот Хила сейчас?
– Откуда мне знать? Я Кутюрье год тому назад видел…