Кристофер Сташеф
Мэри Маргарет Миллер Сташефф, Жене и Матери
ГЛАВА 1
— Там мое место, Делия!
— Нет, Джефри, ты сам знаешь, что не твое! Этот конец полки мой, я тут держу своих кукол!
— Неправда! Я тут несколько недель держал свой замок!
Род в раздражении бросил перо. После трех недель попыток он сумел, наконец, приняться за историю Грамария, а детям понадобилось выбрать именно этот момент для затевания ссоры! Он свирепо посмотрел на страницу... И увидел оставленную пером огромную кляксу. Раздражение вскипело, перейдя в гнев, и он сорвался со стула.
— Делия! Джеф! Надо же найти такой дурацкий повод для ссоры! Гвен, неужели ты не можешь...
— Да, не могу! — раздался голос из кухни. — Иначе у вас не будет на обед ничего кроме уг... О! — Что-то ударило со звоном и лязгом, и жена Рода завопила с досады:
— Магнус! Сколько раз я должна запрещать тебе соваться на кухню, когда я готовлю!
— Ох, уж эти дети! — воскликнул Род, входя в детскую. — И зачем я только завел их?
— Ты не заводил, папа, — выглянул из-за спинки кресла трехлетний Грегори. — Нас завела мама.
— Да, разумеется, а я был всего лишь невинным свидетелем. Джефри! Корделия! Прекратите!
Он вошел в море мусора, состоящее из полуслепленных глиняных скульптур, игрушек и кусков коры, сплетенных с прутьями и соломинками, служивших какой-то непостижимой, вероятно, языческой цели, понятной только детям до тринадцати. Что за кавардак! Так бывало, конечно, каждый день.
— Вы хоть помните, что когда вы утром проснулись, эта комната была чистой, и прибранной?
Пораженные дети подняли головы, а Корделия возразила:
— Но это ж было четыре часа назад, папа.
— Да, вам, должно быть, пришлось упорно потрудиться, чтобы создать подобный кавардак за такой короткий срок!
Род ступил в лужу охровой краски. Нога его подскользнулась, на какую-то долю секунды он завис, размахивая руками, словно крыльями, будто пытаясь взлететь, но затем его спина врезалась в пол. Он с трудом попытался вздохнуть, в то время, как Корделия и Джефри в страхе съежились у стены.
Воздух с шипением вошел Роду в легкие и вырвался обратно с воем ярости:
— Ах вы поросята! Неужели вы не можете убрать за собой!
Дети попятились, широко раскрыв глаза.
Род, покраснев, с трудом поднялся на ноги.
— Бросают на пол мусор, грызутся из-за дурацкого куска полки, да еще дерзят!
— Мы не... Мы...
— Вы опять за свое! — навел обвиняюще указательный палец Род. — Что бы вы ни делали, не возражать мне! Если я говорю, что вы это делали, значит делали! И не пытайтесь оправдываться!
Он высился над ними горой гнева.
— Дерзкое, глупое, ослиное отродье!
Дети прижались друг к другу, глядя большими и испуганными глазами.
Рука Рода взметнулась отвесить подзатыльник.
С треском, как от пистолетного выстрела, перед Корделией и Джефри появился старший брат Магнус, закрывая их вытянутыми в стороны руками.
— Папа! Они же не хотели! Они...
— Нечего мне втолковывать, что они делали! — закричал Род.
Одиннадцатилетний мальчик вздрогнул, но продолжал решительно противостоять отцовской ярости, и это только ухудшило положение.
— Как ты смеешь мне противиться! Наглый маленький...
— Род! — в комнату влетела Гвен, вытирая на ходу руки о передник. — Что ты делаешь?
Род круто повернулся, ткнув указательным пальцем в нее.
— Даже не пытайся защищать их! Если б ты научила своих детей ходить по струнке, этого не случилось бы! Но нет! Ты позволяла им делать все, что захочется, и бранишь их, только тогда, когда они ведут уж себя действительно ужасно!
Голова Гвен отдернулась, как от удара.
— Ты сам не понимаешь, что говоришь и частенько просишь о снисхождении, когда я желаю наказать...
— Разумеется, — прожег ее взглядом Род. — Но за тысячу и один их поступок, заслуживающий порки, ты позволяла им отделаться головомойкой? Пошевели мозгами, женщина, если способна!
Он окинул ее взглядом с головы до пят и презрительно оттопырил верхнюю губу.
Глаза Гвен вспыхнули гневом.
— Берегись, муж! Даже твоему гневу должен быть предел!
— Пределы! Границы! Ты всегда только об этом и говоришь! — закричал Род. — «Сделай то! Сделай это! Так нельзя! Этак нельзя!» Брак всего-навсего длинный ряд переделов! Дождусь ли я от тебя когда-нибудь...
— Мир! — метнулся между ними Магнус, выставив ладони в сторону обоих, — Умоляю вас! Лицо его побелело, он весь дрожал. — Мать! Отец! Прошу вас!
Род зарычал, снова взметнув руку.
Магнус застыл, челюсти его сжались.
Род с размаху опустил руку, вложив в нее весь свой вес...
И стремительно рассек воздух, врезавшись спиной в стену.
Он перекатился на ноги и медленно встал, кровь отхлынула от его лица, он одеревенел и дрожал.
— Я же сказал тебе, никогда не применяй на мне своих «ведовских сил», — процедил сквозь зубы он, — и сказал почему!
Он выпрямился во весь рост, чувствуя как набухает в нем ярость.
Джефри и Корделия спрятались за юбками Гвен. Та прижала к себе Магнуса, но он, с ужасом в глазах, продолжал смотреть отцу прямо в лицо, дрожа, но решив защищать близких.
Род уставился на них, дружно объединившихся против него, готовых зацепить его своей магией и швырнуть в могилу. Глаза его сузились, пронзая их горящим взглядом, а затем потеряли фокус, когда он углубился в себя, обращаясь к пси-способностям, долго пребывавшим в спячке до того, как они были разбужены проецирующей телепатией лорда Керна в другой вселенной, где действовала магия. Его способности были не столь легкодоступными, как у его семьи; он не мог произвести магические действия, просто пожелав с легкостью мысли, но зачерпнув их из глубины он делался столь же сильным, как его родные. Теперь он призвал эти способности, чувствуя, как нарастает в нем их сила.
— Мама, — донесся, будто из бездны, голос Магнуса, — мы должны...
— Нет! — неистово воспротивилась Гвен. — Он твой отец, которого ты любишь, когда на него не находит такое...
Что это значило! Силы перестали нарастать...
В его затуманенное поле зрения вступила фигура поменьше. Чуть впереди семейной группы, подняв на него взгляд и склонив голову на бок стоял трехлетний Грегори.
— Папочка не тут, — заявил он.
Это подействовало на Рода, словно ушат холодной воды. Спокойный тон ребенка. Такие открытые, разумные, и в то же время абсолютно чуждые для него слова. Глаза его сфокусировались в пристальном взгляде на младшего сына, и внутри появился страх. Страх, и поднимающийся под ним иной гнев, гнев на агентов из будущего, умыкнувших его вместе с семьей у этого ребенка, когда Грегори был еще младенцем. Эта разлука исковеркала личность мальчика, сделала тихим, углубленным в себя, задумчивым, а иной раз даже странным. Взгляд его остановился на лице Грегори. Страх за Грегори похоронил под собой гнев на семью, он потихоньку вытек и исчез.