Всю дорогу я молчал, изучая оперативные данные по Аль-Касми, рассматривая его фотографии и призывая на помощь свою интуицию. И чем больше я вчитывался в биографию этого человека, тем громче моя интуиция протестовала против идеи Бутлера. Она лежала на поверхности, эта идея. Аль-Касми родился в Лоде, получил образование в тель-авивском университете, он был благополучен и лоялен, не участвовал ни в интифаде в 2005 году, ни в палестинских демонстрациях 2011 года. О его политических взглядах было сказано лишь, что он выступал в дискуссии, состоявшейся в 2015 году, где отстаивал идею равных прав евреев и арабов на землю от моря до реки. Аргументы его были убедительны — историю он знал, хотя и был по специальности программистом-конструктором. Вот это меня и смутило — знание истории…
Убийца расположился в третьей операторской. Красивый мужчина с тонкими усиками. Классический тип человека, старающегося изображать из себя типичного представителя своей национальности, каковым он, кстати, не был — скорее я признал бы в нем француза, нежели араба-палестинца.
И это еще больше утвердило меня во мнении, что интуиция не ошиблась.
— Пошли, — сказал я, и меня отвели в ближайшую свободную операторскую.
— Подключаться к альтернативам буду сам, — предупредил я. — Прошу не вмешиваться ни при каких обстоятельствах.
— Но наши операторы сумеют точнее подогнать… — начал было директор Рувинский, боявшийся то ли за меня, то ли за свою аппаратуру. Я прервал его:
— Наум, ты меня знаешь. Предоставь действовать самому.
— Ну хорошо, — неохотно согласился Рувинский. — Мои ребята тебя подстрахуют.
Я пожал плечами и сел в кресло.
— Можно мне присутствовать? — спросил Бутлер.
— Только не здесь, — сказал я. — Иди-ка к Аль-Касми и надевай на него наручники, как только он вернется оттуда.
Честно говоря, я был убежден, что Аль-Касми наплевать на своего хозяина. Он его ударил, и ударил бы при аналогичных обстоятельствах вторично. Идея скрыться от правосудия в мире, где он не убил Эхуда, только на первый взгляд казалась логичной, но психологическому портрету убийцы не соответствовала.
Разумеется, Аль-Касми отправился в другую альтернативу, возникшую гораздо раньше. Поскольку я догадывался, о какой альтернативе может идти речь, то и отправился туда, хотя, уверяю вас, попадать в тот мир у меня не было никакого желания. Да и опасно это было, если по правде…
В нашем мире Аль-Касми был лоялен режиму. Значит, существовал мир, в котором он был большим деятелем интифады. Мир, о котором он мечтал по ночам. Туда-то я и отправился.
Я ожидал всякого, но не такого!
Я стоял на улице Алленби угол улицы Ахад Ха-ама и никак не мог сообразить, чем эта улица отличается от той, к которой я привык с детства. Лишь через минуту дошло: все надписи — на фалафельных, на магазине фототоваров, на магазине одежды — были на арабском. Ни одного ивритского слова. Это первое.
Второе — люди. Вокруг меня шли, стояли и даже сидели на низких скамеечках одни арабы. Ошибиться было невозможно — они и говорили по-арабски, и я понял, что интуиция меня таки не обманула.
Молодой араб-полицейский толкнул меня в бок — явно умышленно — и сказал:
— Еврей, чего уставился? А ну-ка, покажи документ.
Без лишних слов (я хорошо знал нравы местной полиции) я достал из заднего брючного кармана свое удостоверение.
— Песах Амнуэль, — произнес араб вслух мое имя с таким видом, будто каждая буква вызывала у него приступ рвоты. — Допущен в пределы зеленой черты до восемнадцати часов. Эй, еврей, сейчас уже полпятого. У тебя полтора часа времени. Ты не успеешь добраться до своего поселения. Чего стоишь тут?
Я спрятал документ и пошел прочь, соображая, что делать дальше. Мне нужно было увидеть Аль-Касми. Совершенно очевидно, что он находится поблизости: программа могла ошибиться в выбросе не более чем на сотню метров.
Я медленно пошел в сторону бывшей улицы Бен-Иегуды, стараясь смотреть по сторонам так, чтобы не привлечь ничьего внимания. В лавках торговали арабы, но я видел и евреев — один из них стоял посреди тротуара и большой метлой собирал в кучу скомканные бумаги, обрывки каких-то пакетов и пустые пластиковые бутылки. Где, черт возьми, банк Ха-поалим? Где машбир? По одну сторону улицы стояли одноэтажные хибары, по другую тянулся пустырь и котлован, на дне которого я увидел огромную кучу мусора.
По идее, чего мне сейчас не хватало, так это сегодняшней газеты или, еще лучше, учебника местной истории. Желательно, на иврите — мои познания в арабском, мягко говоря, оставляли желать лучшего.
На углу с улицей Бен-Иегуды (она называлась здесь как-то иначе, но надпись была на арабском) стоял мальчишка-разносчик, продавая сладости, лежащие на подстилке. Рядом, прямо на тротуаре, я увидел несколько пачек газет. Так — арабская, арабская, арабская, а это… о! Чего я никак не ожидал — газета была на русском языке. «Еврейская жизнь». Две драхмы. Мелочь я отыскал в кармане, и через минуту просматривал заголовки, прислонившись к кривому дереву. Газета была небольшая — четыре страницы, — без компьютерной поддержки, типографский набор, прошлый, можно сказать, век. Впрочем, арабские издания, как я успел заметить, были не лучше.
«Евреи должны добиваться места в парламенте!» — гласил заголовок на первой полосе. Я пробежал глазами текст. Некий Амос Оз, писатель, автор романа «Из грехов твоих», утверждал, что евреи никогда не получат ни единого мандата, поскольку на каждого еврея приходится три мнения, а на каждое поселение — своя партия. И при таком положении дел политических свобод им не добиться до явления Мессии.
Неужели тот самый Оз? — подумал я. Писатель, которого я читал в своем мире — левый радикал, сторонник независимой Палестины… Собственно, почему бы и нет? История сделала кульбит, но люди-то остались, если, конечно, они родились здесь или приехали раньше создания альтернативы. Ибо я не думал, что сюда, в Фаластын, или как теперь называется этот анклав, эмигрировало много евреев — при нынешнем-то раскладе сил…
— Эй, парень, — услышал я и не сразу сообразил, что мужчина в скромной одежде говорит по-русски. — Ты, я вижу, согласен с Озом?
Мужчина, естественно, держал в руке метлу.
— Нет, — сказал я, — я не согласен с Озом. Простите, не могли бы вы сказать мне, сколько сейчас евреев в… э-э… Палестине?
— Где? — переспросил «русский» и принялся энергично махать метлой, не глядя в мою сторону. — Слушай, шел бы ты отсюда, а то хозяин увидит, что я с тобой разговариваю и оштрафует…
— Так ты же сам заговорил, — резонно ответил я и услышал:
— Я думал, ты агавник, а ты, видно, карамник.
Чтоб я знал, что все это значило!
— Ухожу, — сказал я. — Только один вопрос. Сколько нас тут, русских евреев?
— Дураков-то? — пробормотал мужчина так, что я еле расслышал. — Думаю, тысяч пятьдесят.
Он принялся мести тротуар с рвением, достойным лучшего применения, и я отошел в сторону. Перевернул страницу и увидел заголовок: «Арабская полиция арестовала Хаима Викселя в поселении Ариэль». Статья в драматических тонах повествовала о том, что вчера ночью пятеро полицейских-арабов сорвали заграждение вокруг поселения, избили двух евреев-охранников и ворвались в дом, где мирно спала семья строительного рабочего Викселя. Хозяина скрутили и увели, нарушив, таким образом, автономию поселений в черте оседлости. Викселя обвиняют в том, что он совершил теракт: напал на автобусной остановке в Рамле на женщину-арабку и ударил ее по лицу. Виксель утверждает, что никогда не был в Рамле, но женщина его опознала, и теперь бедному отцу семейства грозит пожизненное заключение. А если бы женщина сказала, что он пытался пырнуть ее ножом? — спрашивал автор. Неужели Викселя уже расстреляли бы, даже не потрудившись убедиться в том, что он говорит правду?
Между строк я ощущал и традиционное «доколе?» и неизбывную тоску по свободе, но открытым текстом не было сказано ничего.