— Приносим сочувствие… Не надо ли? Примем участие… За наш, разумеется, счет… — раздавалось вполголоса, веским начальственным баритончиком, и Ревмира Алексеевна, знай себе, кивала головою.
Прошло несколько минут, пока главный перешел к существу дела:
— Необходимо осмотреть документы, оставленные покойником… Наш сотрудник… Вот документик… — Впрочем, остальные давно уже рылись в столе, и документик был проформой. — Мы получили сообщение, что он вел дневник…
— Все документы — в столе.
— Он не рассказывал, что именно записывал в дневник?
— Нет.
— Неужели совсем ничего?!
— Мой отец почти не разговаривал со мной с марта 1987 года. Не верите — спросите кого угодно.
— Ну что вы! Но вот тут такое дело… Мне неудобно даже говорить… Но похоже, здесь не хватает одной папки. Вы уверены, что ни одной из них не брали?
— Да, конечно… А с чего вы взяли, что тут не хватает папки? Отец все хранил такой кипой…
— Вы видели, где он хранил?
— Конечно. Вот в этом ящике, такая стопка старых папок.
— Так где была папка про лагерь? Не помните, сверху или снизу?
— Отец никогда не показывал мне ни одной папки. Он не разговаривал со мной 12 лет, я уже говорила вам.
— Ах да, ах да… не разговаривал. Но вот видите, тут в левом верхнем углу номер. Видите?
— Ну да… цифра стоит.
— Вот-вот… Видите — номер 3. А потом сразу — цифра 5. Почему?
— Вы у меня спрашиваете?
— Ревмира Алексеевна, вы же умная женщина. Кроме вас и вашей семьи, никого больше в доме не было. И поверьте нам, эта папочка вам ничего хорошего не принесет. Так что, вы говорите, было в папочке?
— Да ничего не было… То есть, тьфу! Сбили вы меня… Не видела я этой папочки!
— Гм… А не можете ли вы сказать — куда же могла деваться папочка? Судите сами — ваш батюшка не выходил, и близких друзей у него не было… Папочка в доме, Ревмира Алексеевна, и помочь нам — в ваших интересах.
— А если отец ее сжег? А если ваши люди искали ее невнимательно? А если в столе есть потайные ящики? Вот видите… А вы все на меня…
Вальяжный, сыто-холеный покивал тяжелой головой.
— Невнимательно искать мы не умеем. Ревмира Алексеевна, подумайте еще раз. А мы будем вынуждены заглянуть к вам попозже. Не против?
— Сослуживцев отца всегда рада буду видеть. Близкими людьми мы быть перестали, но это все-таки отец… И потом — вы все равно придете.
Старший светски, очень тонко улыбнулся, сделал незаметный знак рукой. У одного из стоящих возле стола вопросительно поднялась бровь.
— Да-да, конечно!
Гэбульники исчезли, прихватив несколько папочек, остальные сиротливо возвышались на краю стола. Старший вежливо приподнял шляпу. И тогда Ревмира Алексеевна доказала, что не случайно она дочка гэбульника и что генетика — совсем не лженаука. Подождав несколько минут (муж и дочь смотрели круглыми глазами) Ревмира Алексеевна подошла к столу отца, выдвинула второй сверху ящик и мягко нажала пальцами на знакомое ей место. Тихо щелкнула отходящая фанерка, открылось второе дно ящика сверху. В тайнике не было ничего, и Ревмира Алексеевна быстро приняла решение.
— Ирина, быстро давай папку!
Ирина замотала головой, плотно сомкнув губы; глаза округлились, как блюдечки.
— Давай, сказала! Документы сохраним, не бойся! Мне и самой интересно…
В результате старинная папка с номером 4 в правом верхнем углу и цифрой 1953 посередине оказалась в тайном отделе, наполненная бумагами без папок — таких бумаг тоже оказалось немало.
А документы из папки, буквально несколько бумажек, легли в современную желтую пластмассовую папочку. Ирина подумала и сунула туда еще несколько листков, на которых тренировалась перед экзаменом по химии, а папочку поставила на полу, среди других, точно таких же.
Через полчаса грянул звонок.
— Вот теперь мы готовы забрать все документы окончательно…
— Вы совершенно все заберете?
— А вам что-то хочется оставить?
— Да… фотографии бы, трудовую. Я хочу, чтобы память осталась.
— Хорошо, это мы вам оставим. Вы не нашли папочку?
— Я же в третий раз говорю, не брала я вашей папочки! Вы бы лучше посмотрели в документах! И секретные ящики проверили бы…
— А где были секретные ящики?
— В каждой тумбе был один ящик с секретом. Но отец меня не подпускал, и где именно — не знаю.
Почти в тот же момент главного тихо позвали:
— Товарищ начальник…
Позже Ревмира Алексеевна отметила, что пришедшие ни разу не обратились друг к другу ни по имени-отчеству, ни по званию.
Эти двое колдовали вокруг стола, проводя вдоль поверхностей металлической штукой, размером и формой похожей больше всего на мыльницу. Штука была включена в сеть и гудела, но гораздо тише даже импортного пылесоса.
— Ага…
Пришедшие немало повозились, пока не открыли тайника, не вынули искомой папки.
— Папка номер 4?
Никто не ответил Ревмире.
— Ну вот, а хвастались, что небрежно не умеете работать!
Старший кинул на Ревмиру моментальный взгляд, и она почувствовала, что лучше будет замолчать. И он не замедлил отомстить, найдя в другом тайничке несколько фотографий.
— Фотографии хотите оставить?
— Да, для себя и для внучки.
— Для внучки?
— Для моей дочки, его внучки.
— О, так это и есть Ирочка! Так вы смотрите фотографии, смотрите. Посмотрите, уверены ли вы, что хотите их сохранить у себя?
Ни на одной фотографии не было надписи — кто сфотографирован и где. На большинстве фотографий были незнакомые люди в форме, какие-то ландшафты, деревни, поющие колонны людей, тоже в форме. На одной фотографии отдельно стоящего хутора был поставлен крестик посреди двора. Но где этот хутор? И что означает крестик?
Еще на одной фотографии несколько людей в форме и в форменных рубашках без кителя, с засученными рукавами стояли возле какого-то сарая. Двое держали, поставив на колени, какого-то мужика в штатском, а третий — молодой, веселый Миронов — заходил сзади с топором. На топоре, на рубашке Миронова застыли темные пятна, нетрезвое лицо смеялось, как если бы шло застолье или делали приятную работу — скажем, рубили капусту. Впрочем, такие же лица были у всех людей в форме. Только темное, измученное лицо убиваемого распялено в крике.
На последней фотографии застыла равнина, круто обрывавшаяся к морю. Каменный дом в два этажа стоял возле самого обрыва, окруженный деревьями. Странно — березы и яблони вперемежку! Так русские не посадили бы. У стены дома — человек, тоже в штатском; лежит, закинув голову, лица не видно. Непонятно, был ли жив или мертв этот человек в светлой рубашке и брюках. А вот молодая женщина — точно мертва: скомканная поза, от головы растекается лужа. Девочка лет двенадцати-тринадцати, лежит поперек матери. На светлом платье со спины тоже большое пятно.
Мальчик лет восьми, руки закинуты верх, лицо искажено ненавистью, страхом, отвращением и, пожалуй, каким-то странным выражением неверия в происходящее: мальчик как будто ждет, что сейчас кончится кошмар, встанут папа и мама, и все опять сядут пить чай. Три человека, Миронов в том числе, навели на мальчика стволы.
Ирина невольно оттолкнула фотографии. Слишком сильно, одна полетела на пол.
— Так оставляете? На память? В семейный архив?
При всем желании нельзя было сказать, что гэбульник издевается, вообще как-то отмечает, оценивает ситуацию — такой нейтральный был, спокойный голос. Мама нашлась быстрее дочки.
— Эти фотографии скорее по части вашего ведомства. Нам они не нужны.
— Как хотите.
Но ушли гэбульники по-хорошему, благодарили, обещали покровительство, спрашивали, куда поступает Ирка.
— Вот здесь распишитесь… — это было очень мимоходом.
Папа ушел выполнять задания мамы. Ирка села читать по химии — экзамен будет послезавтра. И в комнату Ирины вошла мама.
— Ира… Ты намерена искать клад сама?
— Я не знаю… Ты думаешь, это может быть настоящее богатство?
— Я даже не знаю, доча… Но может быть все, что угодно. Может быть, будем искать вместе? — Мама помедлила и все-таки добавила еще: — Несмотря на все, что сказал дедушка?