— Эти инструменты — подарок отца, — сказала Юра, — а лучшие подмастерья помогут тебе выполнить заказ Великого Дома и… обещание, которое ты дал мне.
Я понял, что она многого не знает, и решил не открывать ей того, чему сам стал свидетелем.
— Мое сердце у твоих ног, госпожа, — сказал я.
С этого дня я начал работать над двумя статуями под неусыпным наблюдением подмастерьев Хирама и Джхути, которых с удовольствием колотил при каждом удобном случае. Работал быстро. Если одну из скульптур — фараона — надлежало выполнить, точно соблюдая все каноны, то вторую никто не мог помешать мне высечь так, как я хотел. Работая, я размышлял о том, что умею, оказывается, меньше, чем какой-нибудь раб из Вавилона. Как-то Раоми показывал мне привезенную с далекого севера вещицу: вырезанную из кости головку девушки. Лицо северной красавицы, удлиненное, с острым профилем. В то время я не смел признаться самому себе, что никогда не видел лица более прекрасного, и упорно твердил, что это работа варвара, что даже смотреть на нее — кощунство…
Когда обе статуи были почти готовы, я бросил работу. С утра до ночи бродил по саду, хотел видеть Юру и встретил ее в одном из коридоров дворца. Вероятно, я выглядел довольно странно, потому что Юра подбежала ко мне:
— Что случилось, Минхотеп?
— Я почти закончил работу. Осталось самое важное, мне хочется, госпожа, чтобы ты была со мной.
Мы вернулись в мастерскую, и, усадив Юру у окна, я приступил к работе. Подмастерья пыхтели у меня за спиной, я чувствовал на себе их подозрительные взгляды. Иддиба принесла еду, мы немного поели и продолжили работу. Юра уснула, и лишь тогда до меня дошло, что уже ночь. Я разбудил Юру, проводил ее во дворец. Вернулся и прогнал подмастерьев. Они вышли и встали у дверей: было слышно, как они переговаривались.
Я работал до утра. В окне брезжил свет зари, когда я забылся тяжелым сном, полным кошмарных сновидений.
Проснувшись, прежде всего увидел серые от ярости лица подмастерьев, а затем — Юру. Девушка смотрела на свое изваяние с испугом, сложив руки у подбородка.
— Минхотеп… Что ты сделал, Минхотеп? — тихо сказала она.
И только тогда, увидев свою работу при ярком дневном свете, я понял, что сотворил чудо. Мраморная Юра была живой. Лицо казалось грустным, углы рта были опущены, в них затаилась обида. Это лицо можно было узнать среди тысяч одноликих парадных статуй, потому что только оно жило своей, а не чужой жизнью. Да, это было чудо. И святотатство. Я надеялся найти в глазах Юры признание своей победы, но прочел в них лишь испуг.
— Ты сошел с ума, Минхотеп, — прошептала она.
Открылась дверь, и Юра исчезла.
— Господин, — мрачно сказал тощий Хирам, — мы не можем оставаться здесь.
— Убирайтесь, — приказал я.
Они вышли из мастерской на цыпочках, стараясь не касаться ни одного предмета. Отныне моя душа была предназначена Гатгару. Я знал, что обречен, но расставаться с жизнью мне не хотелось. И я понял, что должен делать. Увидел единственный способ, который мог не только спасти меня, но дать возможность создавать, я уже знал, какое это счастье — лепить людей так, как хочет душа.
Позавтракав плодами, запер дверь мастерской, взял резец и подошел к незаконченной статуе Хафры. Работал до вечера, а когда голод и усталость взяли верх, пошел во дворец в надежде найти Фалеха.
У порога мастерской я натолкнулся на Хирама. Пес, оказывается, стерег меня, как раба.
— Мне нужно видеть верховного сановника, — сказал я.
Хирам быстро залопотал, и я с трудом понял из его скороговорки, что Фалех в Меннефере, а завтра Царь царей, божественный Хафра, почтит своим присутствием дворец верховного сановника.
Такая удача мне и не снилась.
— Принеси еды, — потребовал я и вернулся в мастерскую. Отдохнув, взялся за работу и завершил ее лишь поздней ночью.
Утром, выйдя в сад, я увидел, что он полон людей: воинов, сановников, жрецов. Меня окликнул жрец и призвал именем Великого Дома во дворец.
В большом зале стояло царское возвышение. Ахром-Хафра сидел на троне так непринужденно, будто на самом деле занял это место по праву рождения. Его лицо показалось мне более светлым, чем раньше. Приглядевшись, я понял, что это искусно наложенный грим. Рядом с фараоном стояли Фалех и верховный жрец. Нужно было паси, на колени, но я стоял столбом: ноги отказывались сгибаться.
Хафра усмехнулся:
— Ты, я вижу, не вполне оправился после болезни. Только этим я могу объяснить, что моя статуя еще не готова.
— Она готова, о владыка, — сказал я. — Она высечена из мрамора «митт»…
— Мы придем в мастерскую после совета, — кивнул Хафра.
Совет военачальников затянулся, и фараон со свитой появился в мастерской, когда солнце стояло у самой черты горизонта. В свите Кафры не было жрецов, и сам Царь царей выглядел рассерженным. Теперь моя жизнь зависела от случая.
Фараон подошел к своей статуе и не смог сдержать возгласа восхищении. Хлфра был высечен сидящим на тропе. Руки со сжатыми кулаками лежали на коленях. Голова, покрытая царским платком, гордо поднята кверху. Прямой нос, прижатые к голове уши и клиновидная бородка придавали лицу нубийца черты, которые делали фараона уроженцем Кемта!
Хафра бросил на меня один только взгляд, и я понял, что спасен.
— Это я, — коротко сказал Царь царей.
Что ж, это оказалось правдой. С того дня Хафра стал таким, каким был изображен. Дворцовые умельцы изготовили изумительной работы маску, о существовании которой знали очень немногие, а те, кто догадывался, не смели говорить. Все дальнейшие изображения фараона, кто бы ни делал их, были лишь точной копией моей работы. Мной действительно был создан канон. Я не думал об этом, спасая свою жизнь, но так получилось: я, скульптор Минхотеп, сотворил того Хафру, какого тридцать лет знал и любил народ Кемта…
Насмотревшись на собственное изображение, Хафра подошел к статуе Юры. Он стоял перед ней очень долго. Солнце зашло, мастерская погрузилась в полумрак. Хафра громко сказал:
— Девушка прекрасна. Кто она?
— Это скульптура моей дочери Юры, о владыка, — ответил Фалех, — но я нахожу…
— Почему я раньше не видел твоей дочери? — прервал его Хафра. — Ты не приводил ее в мой дворец?
Помолчав, он добавил:
— Мы поговорим о ней позднее, сановник.
Фалех поклонился. Фараон обратился ко мне:
— Я доволен, Минхотеп. И велю выставить свою статую в тронном зале в Меннефере. Тебе поручаю начать строить в городе мертвых усыпальницу, достойную Царя царей. В помощь я вызвал из Она[11] строителя Ментаха.
С этими словами Хафра покинул мастерскую.
После ухода фараона я долго искал Юру в саду и во дворце. Вернулся к себе и здесь застал Иддибу.
— Где твоя госпожа? — воскликнул я.
— Госпожа, — голос Иддибы дрожал, — не сможет увидеться с тобой. Моя госпожа — невеста Великого Дома. Это решилось сейчас. Мы переезжаем в Меннефер. Госпожа велела передать тебе амулет. Просила, чтобы ты всегда носил его в память о ней.
Я увидел топкую золотую пластинку на цепочке. На одной стороне амулета было выбито имя Озириса, на другой — божество сфинкса. Изумительная древняя работа. Неожиданно мне показалось, что сфинкс улыбается странной и непонятной улыбкой. Улыбкой нубийца…
Наступил вечер, но в пещере было довольно светло, потому что взошла луна. В ее свете можно было разглядеть жалкое ложе отшельника, несколько кувшинов с водой и пищей.
Минхотеп лежал, закрыв глаза. Отшельник стоял над ним, сложив на груди короткие руки. Хатор, сидя подле Минхотепа на коленях, смачивал лоб скульптора влажной тряпочкой. Отшельник нарушил молчание:
— Учитель наш ослаб. Пусть отдохнет. Я продолжу его рассказ. — И, увидев удивленные лица юношей, добавил: — Да, я — Ментах, бывший зодчий фараона, строитель царской усыпальницы.
Хатор так и впился взглядом в хмурое скуластое лицо отшельника. Он верил каждому слову учителя и ждал продолжения.