«Мышеловка, и приманка выбрана отменная», повторил про себя Лэтимер. И в самом деле, отменная. Испытал же он мгновенное, инстинктивное влечение к этому дому — всего-то ехал мимо, а влечение полыхнуло и захватило его.
Салат был великолепен, и мясо с печеной картошкой не хуже. А такого роскошного рисового пудинга Лэтимер и не пробовал никогда. Вопреки собственной воле пришлось признать, что еда, как и живая, остроумная болтовня за столом доставили ему удовольствие. Покончив с ужином, все перешли в гостиную и расселись перед исполинским мраморным камином, где пылал огонь.
— Даже летом, — сказала Инид, — здесь по вечерам бывает прохладно. Может, это даже к лучшему — люблю сидеть у огня. Мы зажигаем камин почти каждый вечер.
— Мы? — переспросил Лэтимер. — Вы произнесли это так, словно все вы тут принадлежите к одному клану.
— К одной стае. Или, пожалуй, к одной шайке. Собратья— заговорщики, хоть заговора нет и в помине. Мы отлично ладим друг с другом. Вот единственное, что тут по-настоящему хорошо: мы отлично ладим друг с другом.
К Лэтимеру подошел бородач, сидевший в конце стола.
— Меня зовут Джонатон, — представился он.-За обедом мы с вами сидели слишком далеко и не познакомились.
— Я слышал, — откликнулся Лэтимер, — что вы живете здесь дольше всех.
— Теперь — да. Года два назад мое место занимал Питер. Мы его так и называли — старина Пит.
— Называли?
— Он умер, — пояснила Инид. Потому-то теперь нашлось место для вас. Понимаете, дом рассчитан на определенное число жильцов.
— Значат, на то, чтобы найти замену умершему, ушло целых два года?
— У меня есть подозрение, — заметил Джонатон, — что все мы принадлежим к какому-то строго очерченному кругу, более того, прошли весьма суровый отбор.
— Это-то и ставит меня в тупик, — признался Лэтимер. — Должен же быть некий общий фактор, объединяющий всю группу. Возможно, дело в роде наших занятий?
— Совершенно уверен в этом, — согласился Джонатон. — Вы ведь художник, не так ли? — Лэтимер утвердительно кивнул. — А Инид — поэтесса, и очень талантливая. Я занимаюсь философией, хоть и не считаю себя большим мыслителем. Дороти — романистка, а Алиса — музыкант. Она пианистка и не только исполняет, но и сочиняет музыку. С Дороти и Джейн вы пока не знакомы.
— Пока нет.
— Могу я предложить вам что-нибудь выпить? — осведомился Джонатон.
— Не откажусь. Лучше бы шотландского виски, если найдется.
— Найдется все, что угодно. Со льдом или с водой?
— Со льдом, пожалуйста. Если это вас не обременит.
— Здесь никто никого обременить не может, — заявил Джонатон. Мы охотно заботимся друг о друге.
— Пожалуйста, — попросила Инид, — налейте и мне.
Как только Джонатон отошел за напитками, Лэтимер сказал Инид вполголоса:
— Должен сказать, вы все удивительно добры ко мне. Вы приняли меня, постороннего, в свою компанию…
— Ну какого же постороннего! Кому-то когда-то вы были посторонним, но больше вам им не бывать. Неужели не понятно? Вы теперь один из нас. У нас было свободное место, вы его заняли. И останетесь здесь навсегда. Отсюда вам не уйти.
— Вы намекаете на то, что отсюда нет выхода?
— Пробуем его отыскать. Каждый из нас пробовал, некоторые не один раз. Но уйти никому не удавалось. Да и куда идти? Ведь мы не знаем ни своих пленителей, ни причин нашей неволи.
В гостиной появился Андервуд, опустился на диван подле Инид:
— У нас есть несколько гипотез, — сказал он. — Но беда в том, что нет возможности выяснить, какая из них верна. Не исключено, что мы давно догадались о причинах нашего заточения, но наверняка мы не узнаем ничего никогда. Самой романтической точки зрения придерживается Инид. Она полагает, что нас пасут некие сверхсущества из отдаленных районов Галактики, пасут ради изучения. Понимаете, исследуют нас как образчики человеческой породы. заперли нас здесь, как в лаборатории, но ни во что не вмешиваются. Хотят понаблюдать за нами в естественной обстановке и разобраться, чем мы дышим и что из себя представляем. По ее мнению, при таких условиях нам надлежит вести себя культурно и выдержанно, как мы только сумеем.
— Сама не знаю, верю ли я в это всерьез, — вставила Инид, — но чем плоха идея? Уж во всяком случае, она не безумнее некоторых других догадок. Например, кое-кто теоретизирует, что нам просто-напросто дали шанс продемонстрировать все лучшее, на что мы способны. Какой— то благодетель освободил нас от всех житейских невзгод, поместил в приятную обстановку и предоставил сколько угодно времени на развитие наших талантов. Нас вроде бы взяли на содержание.
— Но какой прок в подобной затее? — спросил Лэтимер. — Если я правильно понял, мы отрезаны от всего остального мира. Что бы мы здесь ни создали, никто об этом не узнает…
— Почему же никто? — возразил Андервуд. — У нас случаются пропажи. У Алисы исчезла запись одной из ее музыкальных композиций, у Дороти — роман, а у Инид — сразу несколько стихотворений.
— По-вашему, кто-то проник сюда и забрал их тайком? Забрал не случайно, а с выбором?
— Это всего лишь догадка, и не хуже многих других, — подвел черту Андервуд. — Бесспорный факт, что отдельные наши произведения исчезают. Мы ищем их, ищем и никогда не находим.
Наконец-то появился Джонатон с напитками и возвестил:
— Давайте угомонимся и прекратим болтать. Алиса в настроении поиграть. Кажется, Шопена.
Когда Андервуд проводил Лэтимера в отведенную ему комнату, было уже поздно. Комната оказалась даже не на втором, а на третьем этаже.
— Нам пришлось предпринять небольшое переселение, — сообщил Андервуд, — чтобы вам досталась именно эта. Она единственная, где есть верхнее остекление. Правда, потолок наклонный из-за скоса крыши, но надеюсь, вам здесь будет удобно.
— Так, значит, вы знали о моем прибытии загодя?
— О, да, узнали дня три назад. Прислуга шепнула нам словечко — прислуга всегда в курсе всего. Но когда вы прибудете точно, было неизвестно до вчерашнего вечера.
После того как они с Андервудом пожелали друг другу спокойной ночи, Лэтимер довольно долго стоял в центре комнаты, озираясь. Прямо под потолочным окном поставили мольберт, к стене прислонили чистые загрунтованные холсты. Он не сомневался, что в комнате найдутся краски и кисти, а равно все, что только может ему потребоваться. Кто бы ни затянул или что бы ни затянуло его сюда, к его пленению подготовились на совесть, не упустив ни одной мелочи.