— Могу предложить два аргумента в пользу гипотезы Бельчера, сказал я. — Первый: памятник должен содержать максимум информации при минимальном полезном весе и, кроме того, должен выдавать эту информацию самым простым из всех возможных способов. Что может быть естественнее создания миража, несущего в себе информацию о мире пришельцев?
— Аргумент второй, — подхватил Валлин. — Памятник не должен попадаться в руки существ, способных его разрушить. Естественней всего — упрятать аппарат, создающий миражи, вглубь планеты, тем более, если речь идет о Марсе. Тектоническая деятельность здесь давно угасла, и в глубине планеты аппарат не могут подстерегать никакие сюрпризы. Следуя программе, аппарат, назовем его условно…
— Мнемограф, — подсказал Марк.
— Назовем его условно мнемографом, — согласился Валлин. — Так вот, следуя программе, мнемограф время от времени «всплывает» на поверхность планеты, создает цикл оптических иллюзий в атмосфере, выдавая таким образом содержащуюся в нем информацию, и вновь погружается в толщу песков. Мнемограф — памятник, практически неуничтожимый. Что по сравнению с ним пирамиды, колонны из чистого железа, даже целые искусственные острова? Мнемограф — вот памятник, достойный высокоразвитой цивилизации!
— Так… И когда же следует ожидать повторения цикла?
— Кто нам скажет об этом? — отозвался Валлин. — Ясно одно: в инструкции о мнемофантоме нужны изменения. Не к врачам должен обращаться «пострадавший», а в Комитет по контактам…
Мы помолчали, и Валлин, усмехнувшись, закончил:
— Счет не в нашу пользу… Люди освоили Марс, и что они сделали, увидев изображения далекой планетной системы, сцены жизни разумных существ? Они объявили мнемофантом болезнью… Я сказал — они? Нет мы! Тридцать лет мы разглядывали медаль с обеих сторон и упорно не хотели понять, что есть и третья. Что это, как не узость мышления?
Валлин отошел к окну, за которым уже сгустилась ночная тьма. Марк колдовал над картой: он наверняка набрасывал план будущего похода в залив Астронавтов. А я думал о Бельчере. Чтобы знать о человеке все, нужно понять строй его мыслей. Многое в поведении, в поступках Бельчера еще оставалось непонятным, но одно я представлял себе так ясно, как будто сам был вечером шестнадцатого сентября в песках у Берега Сциллы.
…Ураган налетел неожиданно из-за гребня хребта. Он смял изображение далекого чужого города, отбросил в сторону этюдник. Все кругом стали тускло-желтым, и Бельчер почувствовал, как его поднимает в воздух и крутит, как пылинку, и снова швыряет наземь. И в этот страшный момент он, наверняка, видел над собой звездное небо с незнакомым узором созвездий и зеленое опаляющее солнце в зените.