– Чай, дома, не в гостях. Помню! – похвалил себя Андрей, князь Сакульский, урожденный боярин Лисьин, опускаясь на корточки перед топкой, наколол лучинок, запалил, подкинул поленья, закрыл дверцу, отправился дальше.
На втором этаже печей было всего четыре: в покоях князя, княгини и еще в двух комнатах, когда-то задуманных то ли как детские, то ли как гостевые, то ли для знатных родичей. Остальные грелись через продыхи, от нижних топок. Посему князь спустился вниз, направился в трапезную и чуть не лоб в лоб столкнулся с торопящейся Варварой – в простом домотканом платье, сером платке на волосах и длинной овчинной душегрейке.
– Ох, прости Господи, Андрей Васильевич! – в последний миг успела увернуться она. – Не ждала тебя здесь увидеть.
– А где же мне еще быть? – Князь развел руками, в одной из которых был косарь, а в другой толстая восковая свеча. – Должен найтись в доме хоть один истопник. Вот и бегаю. Чего холодно-то так везде?!
– Дрова денег стоят, княже. Чего их зря палить, коли не живет никто? Посему и грела через день, токмо чтобы изморозь не пробралась, – отчиталась ключница. – Ты ступай, Андрей Васильевич, отдыхай.
– Тут ныне только снеговику отдыхать впору, – хмыкнул князь. – Сходи лучше о бане распорядись. Печи я уж сам, дурное дело нехитрое.
– Так топится уже банька-то, – улыбнулась Варя. – Я об том первым делом Андрюше наказала.
– Тогда снедью займись. Путь долгий получился, люди устали. Накормить надобно вкусно и сытно. И хмельного чего им налить. Кроме тебя с этим никто не разберется. А с печами я сам. Ступай.
– Как скажешь, Андрей Васильевич, – отступив, низко, в пояс, поклонилась женщина и, громко постукивая деревянными подошвами, ушла на кухню. Князь же, поиграв косарем «мельницу», отправился выполнять взятую на себя обязанность.
Дворец вскоре начал наконец-то согреваться. Первая закладка прогорела. Андрей совершил круг, снова наполняя топки, и не поленился сходить к поленнице, принести свежих дров.
Холопы тоже не скучали: лошадей расседлать и почистить, воды наносить, сена задать, все подворье от снега расчистить. Пока управились – уже и баня поспела. Да и смеркаться начало. Слегка перекусив, добры молодцы отправились мыться, а вернулись уже распаренные, хмельные и полусонные. Сытный ужин в трапезной за княжьим столом стал последним ударом – ребята явственно заклевали носом. Андрей не стал томить заслуживших отдых людей и отправился к себе в покои, предоставив им допивать вино и укладываться, кому где покажется удобным.
Но, поднявшись в светелку, он, к своему удивлению, обнаружил в ней яркую масляную лампу на три фитиля. Печка снова трещала сосновыми поленьями, на открытой крышке бюро лежали три спрятанных в конверты письма. Из опочивальни доносился слабый шум. Даже не задумавшись о своем поступке, просто из въевшейся в плоть и кровь осторожности, Андрей положил руку на рукоять сабли, чуть вытащил клинок, бесшумно скользнул к двери – но увидел всего лишь хлопочущую у постели Варю.
– Я думал, ты в трапезной осталась. – Князь отпустил саблю, снял пояс и повесил его на стену в изголовье.
– И рада бы, да хлопот еще изрядно. В доме ведь, вроде, и тепло, ан стены, шкафы и постели еще не отогрелись. Простыни, перина, одеяло какими были, такими и остались. Не класть же тебя на сырые простыни, батюшка. Вот угольницы собрала. – Приказчица приоткрыла край одеяла и показала широкую медную грелку, похожую на две плотно сложенные друг на друга сковородки.
– Какой я тебе «батюшка»? – хмыкнул Андрей. – Уж кто бы так называл.
– Письма до тебя приносили, Андрей Васильевич, – отвернувшись, снова расстелила одеяло приказчица. – Я их там, на стол писчий выложила.
– Ты, никак, обиделась на что-то, Варя? – подступил к ней ближе Андрей. – Голос сухой, как астраханская вобла.
– Не мне, простой холопке, на князя своего обиду держать… – с невероятным смирением ответила та.
– Холопке, – вскинул брови князь. – Нечто и надпись закупная есть? А я и запамятовал!
Андрей шагнул вперед, норовя сгрести женщину, но та вывернулась, отскочила:
– Не тронь! И думать не смей! Я тут одна уже полгода, ровно тать в порубе, сижу, каждую копейку тебе считаю, каждое полено берегу, а ты зараз меня в том же и попрекаешь! И дом тебе холодный, и двор не чищен! А кому чистить? Нечто не ведаешь, что серебра от тебя уж не помню, когда получала? Нечто не ведаешь, что княгиня холопов всех и дворню в имение отозвала?
Андрей только рассмеялся:
– Вижу, вижу. Послушание холопье со всех щелей так и прет.
– А что? Неправду сказываю? – несколько сбавила тон Варвара.
– Правду, правду, – признал Андрей, уходя обратно в светелку, к бюро. – И забрали, и берегли на всем, на чем могли. Два года последних, Варя, словно обиделся Господь на нас всех. И весна поздняя выходила, и дожди все лето хлестали, и заморозки ранние. Хлеба, почитай, не уродилось вовсе. Токмо репу и гречиху собрать получилось. И в лесах ягода вся погнила и грибов почти не выросло. Тут не то что прибытка – с голоду не опухнуть, и то счастье. У нас в княжестве хорошо хоть, озер много. Смердам рыбу ловить позволили невозбранно. Что в Ладоге, что на лесных малых протоках. Тем и продержались до сей зимы. У отца же таковой отдушины нет, ему и холопов своих кормить нечем оказалось, ко мне всех отослал. Крепостные людишки голодают, оброка нет. Кто бессемейный – так в бега ударились. Прочие пухнут, кору и лебеду жрут, нового урожая дожидаясь. Еще и мор в Лисьином случился… Теперь, похоже, половина удела вовсе непаханой останется. Тут, сама понимаешь, не до дворца столичного. Души бы, что под моей рукой оказались, не сгубить, и то хорошо. Большего и не надо. Еще и нынешний год столь же ненастным станет. Но теперь я хоть упредил, чтобы рожь не сеяли. Только репу да брюкву. Она летних заморозков не боится, с ней погреба по крышу забьем. Не сладко, да хоть не голодно.
Он переставил лампу на крышку бюро, поднял один из конвертов, сломал печать.
– О, про меня вспомнил барон Тюрго! Интересно… – Андрей пробежал письмо глазами. – Похоже, у них смута случилась, и он своих обещаний исполнить не сможет. Знамо дело, соседи. Коли у нас неурожай – стало быть, и у них голод. А это матушка… Благодарит за возвращение отца. Господи, как же давно это было? Я ведь с нею даже встречался после того, как она о его приезде отписала. Кто еще про меня вспомнил? Надо же, князь Воротынский! Вел себя так, ровно немилость царская ему безразлична, ан о моем обещании все же напомнил. Это славно. Я ведь как раз ради него в Москву и отправился.
– В Москве хлеб за последние два года тоже втрое вздорожал, – из-за самой спины добавила Варя. – Неурожай.
– Потому холопов и отозвали, – повернулся князь, – что в имении их прокормить проще. Каша, репа, рыба свои, да еще и ловить помогут. В столице же все за серебро покупать приходится. А доходов без урожая нет. Токмо государево жалование и спасает.
– У тебя ведь, сказывал, корабельщики трудятся?
– А все едино… – Сложив письмо, спрятал его обратно в конверт Андрей. – Коли в землях неурожай, так и на товары спроса нет. Нет спроса – ладьи и струги без надобности. Без работы сидят мои корабельщики. Чего-то продали минувшим летом, но и им только концы с концами сводить хватает.
– Ой, горит что-то!!! – метнулась Варя в опочивальню, отшвырнула в сторону одеяло, ловким движением сгребла сразу все грелки: – Нет, вроде обошлось. Нигде не обуглилось.
– Зачем так с одеялом-то? – с усмешкой попрекнул Андрей, подбирая его с пола, кинул на постель. И так получилось, что лица их в это мгновение сблизились так, что он даже ощутил дыхание приказчицы. И даже коснулся ее губ своими губами. Равновесие было окончательно нарушено, и оба вместе упали на горячую и влажную постель…
…Впрочем, когда они стали способны это заметить – белье уже успело и остыть, и просохнуть.
– С приездом тебя, боярин, – с улыбкой поцеловала его Варя спустя пару минут после окончания бурной и сладкой схватки. – А то ведь и не узнать поначалу было.