— А вы-то за что? — поднял брови Ромашин. — И кстати, как вас…
— Долидзе, — представился мужчина. — Константин Долидзе. Для друзей Костя, для органов Константин Вахтангович. А подозреваете вы нас в том, что мы халатно или с преступным умыслом вынесли с территории горючее вещество, которое и было использовано в давешнем умерщвлении.
«Ему бы протоколы писать, — подумал Ромашин. — Складно излагает Вахтангович».
— Какие там подозрения, — сказал Ромашин. — Хочу у вас, как у специалистов выяснить, возможно ли такое?
— Что именно — вынос или убийство? — строго осведомился Долидзе.
— И то и другое.
— Вынести горючку могли. Легко. — кивнул Константин. — Убить — нет. Витя и Лена все рассказали. Это невозможно.
Следователь заметил, что Криницкая постепенно сдвигается в тень большого лабораторного шкафа, перегородившего комнату.
— Я бы хотел поговорить с Еленой Дмитриевной, — сказал Ромашин. — По-моему, вон тут, в соседней комнате мы никому не будем мешать.
— Да вы нам и не мешаете, — отозвался какой-то юноша со всклокоченными волосами.
В тесном помещении, которое обнаружилось за шкафом, подпиравшим потолок, было сумрачно, лишь зеленоватое мерцание монитора допотопного компьютера подсвечивало их лица.
— Я все понимаю, — сказала Криницкая, не дожидаясь вопроса. — Нет у нас в лаборатории таких смесей. И в институте нет, у нас сейчас другой профиль. Бензин взорвался случайно…
— Никто не угрожал Митрохину в последнее время?
— Господи, да кто ему будет угрожать?
— Ну, всякое бывает, — вполголоса произнес Ромашин. — Скажем, жена его сильно ревновала?
— Маша? Она его больше жизни… Когда у него осенью нашли опухоль… Потом оказалось, что доброкачественная, вырезали, и все, но сначала, вы же понимаете, подумали… Маша чуть сама не умерла! У нее, когда пронесло, было такое нервное истощение, еле отошла. И не ревновала она его. Да, мы с Володей были когда-то близки, вам, конечно, уже до… сообщили. И что? Мы с Володей оказались совершенно разными людьми. Друг другу не подходили совершенно. Может, поэтому… Да знаете ли вы, что я у них на свадьбе была подругой невесты?
«А ведь она не Машу выгораживает, — подумал Антон, — а себя. Нет ревности
— нет мотива. Была любовь, да сплыла. Появился новый дружок. Вот он, стоит недалеко от дверей, сквозь щелочку будто случайно посматривает…».
— Да вы заходите, — сказал Ромашин Веденневу, приоткрыв скрипнувшую створку. — У нас же не официальное дознание, а так — беседа.
Веденеев подошел к столу, сел рядом с Криницкой, успокаивающе положил ладонь ей на руку.
— Я не знаю, о чем вы тут беседуете, — сказал он, — но хочу заметить, что нет в нашей лаборатории веществ, физико-химические параметры которых… ну, вы понимаете… — он запнулся.
«Что они все об одном? — с досадой подумал Антон. — Наверное, именно эту проблему они обсуждали, когда я вошел. Нет таких горючек, значит, и способа нет. Глупо, вообще говоря, с их стороны утверждать то, что будет обязательно проверено. Точнее — глупо, если они знают, что экспертиза докажет обратное. Но ведь они не дураки — ни Веденеев, ни Криницкая, ни этот Долидзе, ни остальные».
— Я не занимаюсь физико-химическими проблемами, — сказал Ромашин. — Я в них не разбираюсь. Мое дело выяснить, была смерть вашего друга несчастным случаем или нет.
— Ага! — поднял палец Веденеев. — Если нет, то вы ищете убийцу. Но здесь не найдете. Мы все с ним дружили.
— И вы тоже считали его своим другом?
— Разумеется.
— Даже после того, как Митрохин украл у вас идею и выдал ее за свою?
— Что вы имеете в виду? — насупился Веденеев. — В конце концов, режимы синтеза в вакуумной камере при подаче модулированного напряжения…
Он осекся, явно сообразив, что сказал лишнее. Но следователь уже сделал выводы, хотя и не понял, о чем идет речь.
— Да, — тихо сказал Ромашин. — Именно это я имею в виду.
— А говорите, что не разбираетесь в физхимии горения.
— Приходится всем помаленьку заниматься, — бодро соврал Ромашин.
— Не крал у меня Володя эту идею! Кто вам мог такое набрехать!
— Даня, наверное, расстарался, — пробормотала Криницкая.
— Чушь, чушь полная… Когда статья вышла, в институте какая-то мелкая сволочь пустила слух, будто Володька украл у меня… Даниил, наверно, поверил. Дело не в том, что идея была моей, мы ее с Володей обсуждали, и он разработал экспериментальную методику. А я в это время работал над другой темой. В общем, я ему сказал: делай сам, я пас, у меня на это времени нет.
— Стало быть, идея все же ваша, — покачал головой Ромашин.
— Ничего вы не понимаете! Володя никогда бы не присвоил чужое, — Криницкая гневно стукнула кулачком по столу. — А с Даней я сама разберусь! Трепло…
— Лена, — предостерегающе произнес Веденеев.
Он повернулся к следователю:
— Даниил теоретик, у него специфические представления об интеллектуальной собственности. Я бы сказал — болезненные. Вот он бы точно не стал отказываться от авторства. Может, отсюда и неадекватная реакция на слух о краже идей…
— Вам виднее, — уклончиво сказал Ромашин. — Так вы говорите, сам Вязников не стал бы… А вы хорошо его знаете?
— По работе — да, конечно, — пожал плечами Веденеев. — Замечательный теоретик, такой интуиции, как у него, я ни у кого не встречал.
— Он часто заходит к вам в лабораторию?
— Ни разу не был. У него нет допуска в наш сектор.
— Да? — искренне удивился Ромашин. — Как же вы вместе работаете?
— Так и работаем.
— И он не приходил сюда?
— А что ему здесь делать? Теоретики сидят во втором корпусе. Даниилу вообще противопоказано появляться там, где есть работающие приборы и установки. У него нога тяжелая.
— В каком смысле?
— Либо что-нибудь тут же перегорит, либо отключится, либо другая гадость произойдет…
— У Догилевых, так вообще… — вздохнула Криницкая.
Ромашин вопросительно посмотрел на Веденеева.
— Было дело, — кивнул Веденеев. — На именинах у Зиночки Догилевой, нашей сотрудницы. Она сейчас в декретном отпуске, так что не в курсе событий. Собрались на даче, человек двадцать было, все свои, Даниила тоже позвали, не потому, что с ним веселее, а потому, что жалко его. Живет один, ни родителей, ни братьев-сестер, никого. С женщинами тоже не везет… Так вот, до его приезда все шло нормально, но как только он появился в доме, пошли вразнос бытовые приборы. Холодильник отключился и больше включиться не пожелал. Экран телевизора погас. Что там было еще?
— Утюг, — подсказала Криницкая.
— Да, это самое удивительное! — воскликнул Веденеев. — На газовой плите стоял чугунный утюг. Зинины старики его как гнет использовали, когда капусту солили. В последний раз им гладили при царе Горохе. Так вот, Зина хотела снять утюг с плиты, чтобы поставить чайник, и обожгла ладонь: железяка оказалась раскаленной.
— Забыли плиту выключить? — поднял брови Ромашин.
— Но газ-то не горел! Шашлыки мы во дворе делали, а газ перекрыт. Я как раз на крыльцо вышел, чтобы вентиль отвернуть, а тут Зина завопила из кухни…
— Интересная история, — вежливо сказал Антон.
Ничего интересного, по правде говоря, в этой истории не было. Физики шутят. Или химики? Какая разница, одно слово — ученые. Вот у него в детстве был приятель по прозвищу Флашка, который вечно спотыкался на ровном месте. Все считали, что он придуривается, но Антон знал, что это не так. Флашка был несчастным человеком — он даже по квартире старался перемещаться, нащупывая ногами путь, чтобы не споткнуться о самый неподходящий предмет. И все равно падал, а однажды сломал ногу, упав с единственной ступеньки у школьных дверей. Объяснения этому феномену у Антона не было, а патологоанатом с Петровки, которому он как-то рассказал о своем несчастном друге, заметил глубокомысленно, что речь идет, скорее всего, о подсознательном процессе, когда ноги подворачиваются вне всякой связи с окружающей действительностью.