Неровный светло-коричневый рельеф уплывал назад, пилоты знали маршрут наизусть, но мы летели не домой, а в обратную сторону. По расчетам, через два часа под нами заплещут волны Индийского океана, в нужной точке мы снизимся к воде, где уже ждет подводная лодка, и на этом существование вертолетов прекратится — глубины в точке рандеву большие.
Места в грузовом отсеке оказалось достаточно, чтобы все разместились более-менее комфортно, да расслабляться еще рановато. Сколько удачно проведенных операций кончались плачевно лишь по одной причине: слишком рано посчитали задачу выполненной и расслабились. Для нас отсчет времени закончится лишь тогда, когда над нашими головами задраят люки подлодки.
Зеленые оазисы изредка оживляют горную пустыню в иллюминаторах, но посматриваю в них по привычке. Теперь до точки встречи все зависит только от умения пилотов, а сейчас мы — пассажиры.
На войлочной подстилке зашевелилась женщина и со стоном попыталась сесть. Глаза ее стали принимать осмысленное выражение, и тотчас на лице выступила маска испуга. Болезненно промычав, она схватилась за разбитую щеку и затравленно посмотрела на бойцов. Вид у нас еще тот: американские вояки из рекламных роликов, суровые носители и распространители демократии и общечеловеческих ценностей по всему миру. Разрисованные, как у индейцев, лица безразлично взирают из-под надвинутых на брови сферических касок, расстегнутые на одну пуговицу воротники, по локоть засученные рукава, приклады автоматических винтовок зажаты каблуками высоких ботинок, и презрительно-ленивый взгляд на особей нецивилизованных территорий. Ситуацию женщина осознала. Прикрыв хиджабом лицо, она прижалась к дрожащей от вибрации переборке и неуверенно произнесла несколько слов на английском языке. С одной стороны челюсть у нее наверняка оказалась сломанной, да и произношение тянуло максимум на тройку в аттестате за среднюю школу какого-нибудь провинциального городка, но смысл сказанного, тем не менее, я уловил. Протянутую флягу она выхватила из рук и надолго присосалась к узкому горлышку соска. Разговаривать с пленной ни кто не собирался, хотя она, утолив жажду, немного освоилась и, стреляя глазками по нашим лицам, пыталась задавать вопросы. Конечно, наверняка ее очень интересует, куда же мы летим, и что будет с ней самой, но сейчас в какую-либо беседу вступать нельзя. Меньше знаешь — крепче спишь. И так нарушил приказ, взяв пленницу, а если какой участливый доброжелатель «стукнет» кому надо о разговоре? Тут уж простым выговором в приказе не отделаешься, затаскают по инстанциям, где начнут задавать много вопросов, на которые нет ответов, и затеряешься в бесчисленных переходах здания министерства или, еще хуже, в подвалах какой-нибудь федеральной службы.
Блеснуло солнце, отраженное от неподвижной глади океана — еще минут десять и мы на месте. Бойцы зашевелились, начиная готовиться к высадке. Из-за переборки выглянул второй пилот и многозначительно поманил пальцем. Кивнув Ходуле, мол, давай — рули личным составом, протиснулся к летчикам.
Более мрачных лиц за последнее время я не видел. Оба пилота выглядели растерянно и обреченно. С этими ребятами я «работал» не первую операцию и даже пару раз участвовал в коллективных попойках по поводу присвоения очередных званий, и мне всегда нравилась их уверенность и выдержка при любых ситуациях, но не сейчас.
— Серега, звиздец. — Витя Кваснин развернулся на сидении первого пилота и пнул ногой по переборке. — До точки встречи двенадцать минут, а взрыватели сработают через четыре. Мы рухнем в море за десятки километров от корабля.
— Ты уверен?
Сердце на миг сжалось, но мозг заработал, как счетная машина. По плану операции на каждом вертолете установили по небольшому фугасу, чтобы после того, как покинем борта, была стопроцентная гарантия их исчезновения. Имелся даже запас времени на непредвиденные ситуации. Где-то — пять-шесть минут. Схему ликвидации летательных аппаратов уже использовали несколько раз на практике, и она ни когда не давала сбоев. Да, все когда-нибудь случается впервые, как это произошло сейчас, а в голове ни одной здравой мысли.
— Смотри, вон — таймер подрыва двигателей. — Цифра четыре мигнула в круглом окошке на потолке кабины и сменилась тройкой. — Минуту назад там светилась двадцатка. Затем сбой — и уже это.
— Давай, остановим или отключим.
— Таймеры на оба борта ставили спецы из военной разведки. Я даже не знаю, как к ним подступиться. Запросить бы другой борт, да он не отвечает. Вон, впереди чешет. — Кваснин мотнул головой по курсу полета. — Да и хрен с ним, а нам-то, что делать?
— Провода выдрать, и черт с ним с самоликвидатором.
— Пробовали. Без толку. — Угрюмо ответил второй пилот. — Обшивку в этом месте не вскрыть, а проводка идет под нею.
— А если молотком по таймеру?
— Тогда — бу-бум, и здравствуй море.
Цветочный аромат коснулся ноздрей. Мелькнула нелепая мысль: «Запах лилий — запах смерти». Где-то в глубине сознания запульсировал маячок — счет идет на секунды, нужно срочно что-то делать, но словно во сне вижу, как распахивается дверь и в кабину входит пленница. Все — кранты, уж если глюки в такой момент, значит, точно — приплыли, а еще точнее — прилетели…
Край хиджаба скользнул по лицу, но, как и все остальные, стою, замерев, словно статуя. Женщина протягивает руку к светящемуся дисплею таймера, касается пальцами маленького экрана, и светящиеся смертельным отсчетом цифры погасли. Через мгновение метал обшивки, сжимавший корпус взрывателя, вспух и разошелся неровными рваными трещинами. Тонкие женские пальцы смяли жесткие ребра корпуса таймера и, обрывая тянущиеся к нему провода, выдернули устройство из установочного гнезда. Тонкая, салатного цвета, почти невесомая материя вновь скользнула по лицу, аромат цветущих лилий окутал благоухающим облаком, и пленница покинула кабину.
Стук упавшего на пол таймера послужил неким сигналом, после которого все смогли что-либо делать. Каждый это сделал по-своему. Второй пилот разразился длинной тирадой состоящей в основном из ненормативной лексики и междометий. Кваснин задумчиво подергал торчащие из потолка провода и недоуменно повернулся ко мне.
— Как у тебя такое получилось? — Лицо летчика выражало широкую гамму чувств, но почему-то он смотрел на меня. — Мы ж могли взорваться к чертям собачьим.
— Я-то здесь при чем? — Наступила моя очередь удивляться.
— А кто таймер детонатора выдернул? Дух святой?
Оправдываться или объяснять не имело смысла. Все равно, если ни кто ни чего не увидел, а по всей видимости так оно и есть, значит, хрен чего докажешь. Даже то, что я не мог дотянуться со своего места до злополучного экрана, не могло стать веским аргументом.
— Твой таймер сам выпал. Спецы ваши гэрэушные перемудрили. — Не хочешь слушать упреки, к тому же незаслуженные, наезжай сам. — Сам же видел, что я и руки не поднял. И вообще! Кто-нибудь этой колымагой управлять будет?
Кваснин дисциплинированно рухнул в кресло и, не отрывая глаз от приборов, пробормотал:
— Дуришь, братец, ох, как дуришь. Наше счастье, что взрыватель не сработал, а то б — амбец.
— Да ну вас. Нашли, как говорится, крайнего.
Пожимаю плечами, и только собрался выйти в грузовой отсек, как перед глазами поплыли круги, а ноги стали ватными. Зеленая рукоятка двери оказалась перед носом, и попытка ухватиться за нее ставшими скользкими от пота пальцами не увенчалась успехом. Гулкий голос пилота ударил по голове, словно по барабану, и перед тем как погрузиться во тьму забытья перед глазами вспыхнули десятки жгучих синих искр.
Просторный кабинет шефа мог вместить до десятка посетителей одновременно, но здесь редко собиралось более трех человек. Руководитель отдела «П» генерал-майор Свиягов предпочитал массовым совещаниям и разборам индивидуальный подход. Во всяком случае, я ни когда не видел здесь скопления народа, да и специфика деятельности подразделения существенно ограничивала круг общения. Вот и сейчас кроме нас присутствовал всего лишь один человек — начальник «шарашки», как мы называли НИИ Спецмедоборудования министерства обороны, полковник Мастурадзе, по прозвищу — Дядя Арчил. В отделе он считался вторым лицом после нашего генерала и зачастую сам отдавал приказы от имени шефа.