«Пора прощаться. Я сделал глупость, когда организовал лабораторию. Лаборатория — это принятая в науке форма объединения ученых, и поэтому она противоречит эрратологии. Прощайте».
И ушел… Сложный это характер, Ким, — глубокий ум, обширные знания, верность мечте и странный способ ее достижения. Таков Астахов, твой новый учитель…
5
Перед уроками Ким решил посмотреть лекцию по биологии. Но у пульта обучающей машины стояла Ольга, и Ким понял, что занятий не получится.
— Ты не работаешь? — не очень вежливо спросил Ким.
Ольга пожала плечами:
— Не люблю заниматься одна. Неинтересно.
— Вчера я говорил с отцом об Игоре Константиновиче, — выпалил Ким неожиданно для самого себя.
— И что же? — отозвалась Ольга с напускным равнодушием.
— Отец говорит, что это ненаучный подход. Из ничего и не получишь ничего.
— Это не отец твой сказал, а еще Шекспир, — сказала Ольга с неожиданным презрением. — Что ты знаешь, чтобы судить папу? Он лучше всех!
Ольга присела на кончик стула, и губы ее мелко задрожали. Ким не знал, что делать, а Ольга едва проговорила сквозь слезы:
— Ты думаешь… легко… быть ошибкой?
Астахову вовсе не нравилась Лена. Он не мог сделать более неудачного выбора. Высокая, пышноволосая студентка-лингвист, она любила веселиться — до упаду, путешествовать — на край света, а работать — до крайней степени усталости. В то время Астахов уже понимал, что для создания истинной эрратологии необходима полная систематика ошибок: глубокий анализ неудач любого рода. И он признался Лене в любви. Отказ он занес в картотеку «Личные ошибки» под первым номером. После восемнадцатого номера Лена сдалась.
Конечно, их брак был ошибкой. Но первые месяцы все шло как нельзя лучше: на какое-то время Астахову удалось увлечь жену идеями эрратологии. Лена помогала ему систематизировать сведения о научных ошибках, которые поступали к Астахову со всех концов Земли. Они провели нескончаемый медовый месяц, разъезжая по материкам и странам, встречаясь с неудачниками, терзая их каверзными вопросами. Но, насмотревшись на молодых и старых неудачников, Лена однажды поняла, что нет никакой смены впечатлений: все они на одно лицо, все одинаково реагируют на вопросы, дают почти одинаковые ответы. И ей стало скучно.
Они начали ссориться — чаще и чаще. Родилась Оля, и это тоже было ошибкой, потому что из-за дочери они продолжали жить вместе, мучая Друг друга одним своим присутствием.
Однажды утром Лена ушла. Не сказала ни слова, но оставила записки, просто исчезла: жизнь по теории ошибок была вовсе не такой радужной, какой казалась вначале. Только тогда Астахов понял, что успел полюбить свою веселую строптивую жену. На добрых полгода он забросил эрратологию: ездил с Ольгой по Земле без всякой видимой цели, дочь стала для него единственным смыслом жизни. Если бы Лена вернулась…
Через полгода он пришел в себя. Записал в картотеку «Личные ошибки»: ушла жена. И принялся за работу,
6
— Папа любил комбинировать идеи в разных сочетаниях, — Ольга водила пальцем по матовой поверхности контрольного экрана, Кима она будто и не замечала, разговаривала сама с собой. — Он программировал данные, и машина синтезировала из ошибок новые идеи. Папа не специалист по межзвездным полетам. Он обращался к экспертам, и ему говорили: что за бред… А однажды… Однажды мы встретили маму.
Астахов крепко держал дочь за руку, будто думал, что она бросится к матери, исчезнет вместе с ней, Лена не изменилась: озорной блеск в глазах, высокая прическа, из-за которой Лена казалась старше на несколько лет.
…В кафе было уютно: столики, похожие на панцири черепах, кресла-улитки. На стенах изображения океана. Ольга забралась в кресло, свернулась клубочком, чувствовала, что отцу предстоит нелегкий разговор, и старалась не попадаться на глаза.
— Я звонила тебе, — сказала Лена, — это было год назад. Хотела сказать… Потом раздумала — зачем мешать твоим планам?
— Ты искала меня?
— Да. Хотела сказать, чтобы ты не считал ошибкой все, что было. Мне так нравилось, а я всегда поступала по-своему.
— Оленька, пойди погляди на кальмаров, — сказал Астахов. Ольга не пошевелилась в кресле, будто ее и не было.
— Хочу, чтобы ты понял, — продолжала Лена. — Многое из того, что ты считал ошибкой, — истина. Для меня истиной была любовь — ты записал ее на карточку под индексом «личные неудачи». Эти крабы на стенах — парень, который их рисовал, считал, наверно, что за три тысячи километров от океана людям будет приятно посидеть в клешне краба и пить сок из раковины улитки. Понимаешь? Ошибок нет вообще — все зависит от точки зрения.
Астахов молчал. Ерунду говорила Лена. Есть критерий для оценки ошибок
— мир, в котором мы живем. Но в чем-то Лена была права. В чем-то малом, в очень важном малом. Додумать это.
— Мой рейс, — сказала Лена.
— Киев, — повторил Астахов слова диктора.
— Нет, — Лена усмехнулась. — Не хочу заставлять тебя ошибаться. Киев
— только пересадка… Знаешь, Игорь?.. Вспомни софизм о критском лжеце. Разве ты не похож на него? Если эрратология не ошибочна, то она истинна, а если она истинна, то она не отвечает своей цели, и значит, она ошибочна…
Астахов смотрел в одну точку, думал. Критский лжец. Ерунда. Он потерял мысль. Ага, вот она: относительность ошибки. Он строил эрратологию по классическим канонам науковедения. Нужны иные методы. Нужно учесть долю истинности в любой ошибке, учесть и отбросить. Сделать ошибку абсолютной. Значит — все сначала?
Ольга тихо плакала, опустив голову на гриву морского конька, по ошибке попавшего в далекое от океана горное кафе…
7
Впереди показался лес, и дорога пропала. Ким ушел совсем недалеко от дома, но здесь кончался город — дальше лежало засеянное поле, лес, пахло свежестью, как в цветнике на площади. Подошвы липли к земле, будто покрытые магнитным составом, грязь под ногами хлюпала и чавкала. Сегодня в классах пусто — день спорта, и Ким сбежал. Он уже выиграл у Сережи в теннис, и ему стало неинтересно.
Ким краем подошвы начертил на земле стрелки. Астахов, Ольга, Лена. Круг — эрратология. Подумал и дорисовал стрелку — Ким Яворский. Стрелка получилась на отшибе, потому что Ким, хотя и знал методы социальной психометрии, но отношения своего к эрратологии пока не определил, а без этого схема теряла смысл.
Отец считает эрратологию чепухой. Лена — тоже. Ольга любит отца и готова признать даже то, во что не верит. А сам Астахов? Ну, тут ясно. Что ясно? Если Астахов считает, что методы эрратологии верны, то почему бросил поиски, почему стал учителем? А если его постигла неудача, то для чего хранить десятки тысяч ненужных книгофильмов? Остается третье…
Ким проверил свое рассуждение и не нашел в нем ошибки: Астахов завершил работу. Вывел идею идей. Так. Но тогда — почему он молчит?..
— Учитель! — сказал Ким с порога, и Астахов, размышлявший о чем-то у окна, обернулся.
— Я хотел спросить, — Ким заговорил сбивчиво, ему пришло в голову, что это бестактно — спрашивать человека о том, о чем он говорить не хочет. Но отступать было поздно, и Ким, неловко подбирая слова, чтобы не обидеть учителя, рассказал о своих сомнениях.
— Пойдем, — сказал Астахов.
Он включил стереовизор в кабинете, прошелся вдоль стеллажей. Ким почувствовал волнение. Подумал: это оттого, что сейчас он соприкоснется с чужой жизнью, в которую влез без спроса. Но нет — он просто боялся разочароваться.
— Семьсот тридцать две тысячи двести сорок идей, — сказал Астахов. — За три века. Труднее всего было отсеять лишнее. Далеко не все идеи пригодны для обработки. Одни не имели отношения к космосу. В других была невелика доля заблуждения — это почти верные идеи, для меня они не годились. Третьи — особая категория. Идеи, выдвинутые из тщеславия. Единственная их цель — самоутверждение автора. Их тоже пришлось отбросить. Так появилась системология ошибок. Идей в результате стало втрое меньше, работать с ними — втрое интереснее…