С тех пор Джон мог сам прочитать любую книгу, которая его интересовала — но он вовсе не стал книжным червем. Чтение подходило лишь для того, чтобы убить время в периоды пассивности, когда руки требовали отдыха. Теперь он с энтузиазмом принялся за конструирование, сооружая разнообразные невероятные модели из картона, проволоки, дерева, пластилина и всего, что попадалось ему под руку. Кроме того, он посвящал много времени рисованию.
Глава III
Enfant Terrible[9]
Наконец, в шесть лет, Джон обратил внимание на способность к передвижению. До сего момента в этом искусстве он отставал более всего, о чем вполне явственно свидетельствовало само его тело. Интеллектуальные занятия и конструирование привели к тому, что все остальное было заброшено и забыто.
Теперь же он обнаружил для себя пользу самостоятельного передвижения, а так же радость преодоления очередного препятствия. Как и прежде, его подход к обучению был необычным, и он делал невероятные успехи. Он никогда не пробовал ползать, а сразу же попытался встать, опираясь на спинку стула, и балансируя попеременно то на одной ноге, то на другой. Час таких упражнений совершенно измотал его, и впервые в жизни он казался совершенно обескураженным. Джон, до этого обращавшийся с математиками как с туповатыми детьми, теперь смотрел с новообретенным уважением на своего десятилетнего брата — самого активного члена семьи. Неделю он с пристальным благоговением наблюдал за тем, как Томми ходил, бегал и «воевал» с сестрой. Ни одно мгновение не ускользало от настойчивого взгляда Джона. Он прилежно занимался равновесием и даже прошел несколько шагов, держась за руку матери.
В конце недели с ним случилось что-то вроде нервного припадка, после чего он несколько дней даже не пытался опустить ноги на землю. С совершенно сломленным видом, он вновь принялся за чтение и даже за математику.
Достаточно оправившись, чтобы вновь взяться за ходьбу, он без всякой помощи прошел из одного конца комнаты в другой, и неожиданно разразился слезами от радости — что было совершенно нехарактерным для Джона поведением. Искусство самостоятельного передвижения было открыто для него. Ему оставалось лишь в достаточной мере укрепить мускулы упражнениями.
Но Джон не удовольствовался только ходьбой. Теперь у него появилась новая цель, и с неизменной решимостью он посвятил себя ее достижению.
Поначалу его стесняла неразвитость собственного тела. Его ноги выглядели почти такими же кривыми и короткими, как ноги новорожденного. Но под воздействием упражнений и, очевидно, несгибаемой воли, они становились все более сильными, прямыми и длинными. В семь лет он бегал как заяц и карабкался с ловкостью кошки. Строением Джон теперь походил на четырехлетнего ребенка, но гибкость и развитость тела более подходили мальчишке восьми-девяти лет. И хотя лицо его имело черты ребенка, оно порой принимало выражение, которое более пристало человеку лет сорока. А огромные глаза и короткие белые волосы, похожие на мягкую овечью шерсть, придавали ему почти нечеловеческий вид существа вне возраста и времени.
Теперь он достиг поразительного контроля над своими мышцами. Мучительное овладение требующими навыков движениями осталось позади. Его конечности, более того — каждый отдельный мускул — выполняли именно то, что он хотел. Это особенно ясно проявилось, когда, через два месяца после первой попытки ходить, он научился плавать. Джон некоторое время постоял в воде, наблюдая за уверенными движениями сестры, потом оторвал ноги от дна, и с точностью повторил их.
Многие месяцы Джон посвятил копированию самых различных действий других детей и распространению на них своего влияния. Поначалу им было интересны его усилия. Всем, кроме Томми, который уже понял, что оказался в тени младшего брата. Остальные дети были более дружелюбны, потому что поначалу не замечали скорости его развития. Но постепенно все они оказались позади.
Именно Джон, выглядевший как тощий четырехлетний ребенок, когда во время игры мяч застрял в водосточном желобе на крыше дома, забрался по сточной трубе, прополз вдоль желоба и скинул мяч вниз. Затем, исключительно шутки ради, вскарабкался по черепице и уселся на гребне крыши, свесив ноги по сторонам. Пакс уехала в город за покупками. Соседи, конечно же, были ужасно напуганы. Джон, предчувствуя развлечение, изобразил панический страх, якобы лишивший его способности двигаться. Судя по его виду, можно было решить, что он совершенно потерял голову: дрожа, он отчаянно цеплялся за черепицу и безудержно рыдал, по его щекам струились слезы. Кто-то позвонил местному строительному подрядчику, он прислал людей и лестницы. Но когда первый спасатель появился на крыше, Джон показал ему «длинный нос»[10], пробрался обратно к сточной трубе, по которой спустился как ловкая обезьянка на глазах у пораженной и разгневанной толпы.
Узнав об этой его выходке, Томас был одновременно напуган и восхищен: «Наш вундеркинд, — сказал он, — перешел от арифметики к атлетике». Но Пакс только покачала головой: «Лучше бы он не привлекал к себе столько внимания».
Теперь всепоглощающей страстью Джона стало самосовершенствование и достижение абсолютного превосходства. Несчастный Томми, маленький дьяволенок, до этого единовластно помыкавший родными, был свергнут и горько переживал свое падение. Но Анна, старшая из троих детей, души не чаяла в гениальном Джоне, и была совершенно в его подчинении. Ей приходилось нелегко. И я искренне могу ей посочувствовать, потому что позднее именно я занял ее место.
Джон был в то время либо героем, либо ненавистным врагом любого ребенка по соседству. Поначалу он не понимал, какой эффект производят его действия на других, и многие говорили о нем не иначе, как о «дьявольски наглом соседском уродце». Проблема была просто в том, что он всегда знал то, о чем другие понятия не имели, и умел то, на что у других не хватало мастерства. И, как ни странно, он не вел себя высокомерно — но, впрочем, и не пытался принять вид ложной скромности.
Один случай, ставший переломным моментом в его отношении к товарищам, может служить одновременно примером того, насколько слабо он тогда понимал окружающих его людей, и насколько быстр и гибок был его ум.
Крупный старшеклассник по имени Стивен, живший по соседству, бился в саду над разобранной газонокосилкой. Джон перелез через забор и некоторое время молча наблюдал за ним. Наконец он рассмеялся. Стивен проигнорировал его. Тогда Джон наклонился, выхватил у него из рук шестеренку, установил ее на место, установил остальные детали, подкрутил гайку тут, винт там — и все было готово. В это время Стивен наблюдал за ним в немом изумлении. Закончив, Джон направился обратно к забору, бросив: «Жаль, что ты ничего не смыслишь в этом деле, но я всегда готов помочь на досуге». К его безмерному изумлению, Стивен налетел на него, пару раз пнул и перекинул через забор. Сидя на траве и потирая ушибленные места, Джон должен был почувствовать хотя бы легкий приступ гнева, но любопытство превзошло ярость, и он спросил: «С чего вдруг тебе пришло в голову так поступить?» — но Стивен покинул сад не ответив.
Джон сидел, размышляя. Потом он услышал голос отца в доме, и поспешил к нему. «Эй, Док! — воскликнул он. — Если бы у тебя был пациент, которого ты не мог вылечить, и однажды пришел кто-то другой и вылечил его, что бы ты сделал?» Томас, занятый какими-то своими делами, рассеянно ответил: «Понятия не имею. Наверное, поколотил бы его за вмешательство». Джон был поражен: «Но отчего же? Ведь это было бы невероятно глупо!» Его отец, все еще занятый своими мыслями, ответил: «Думаю, да. Но люди не всегда поступают разумно. Все зависит от того, как поведет себя этот человек. Если он выставил меня дураком, уверен, я бы хотел его ударить». Джон какое-то время смотрел на отца, потом ответил: «Понимаю».