Мнемон - Шекли Роберт

Роберт ШЕКЛИ

То был великий день для нашей деревни - к нам пришел Мнемон. Но сперва мы этого не знали, потому что он утаил от нас свою личность. Он сказал, что его зовут Эдгар Смит и что он мастер по ремонту мебели. Мы поверили ему, как верили всем. До тех пор мы не встречали человека, который что-либо скрывал.

Он пришел в нашу деревню пешком, с рюкзаком и ветхим чемоданчиком. Он оглядел наши лавки и дома. Он приблизился ко мне и спросил:

- Где тут полицейский участок?

- У нас его нет, - сказал я.

- В самом деле? Тогда где местный констебль или шериф?

- Люк Джонстон девятнадцать лет был у нас констеблем, сказал я. - Но Люк умер два года назад. Мы, как положено, сообщили властям, только на его место никого не прислали.

- Значит, вы сами себе полиция?

- Мы живем тихо, у нас в деревне все спокойно. Почему вы спрашиваете?

- Потому что мне надо, - не очень любезно ответил Смит. - Скудные знания не столь опасны, как абсолютное невежество, правда ведь? Ничего, мой пустолицый юный друг. Мне нравится ваша деревня. Мне нравятся деревянные дома и стройные вязы.

- Стройные что? - удивился я.

- Вязы, - повторил он, указывая на высокие деревья по обеим сторонам Главной улицы. - Разве вам не известно их название?

- Оно забыто, - смущенно проговорил я. - Многое потеряно, а многое спрятано. И все же нет вреда в названии дерева. Или есть?

- Никакого, - сказал я. - Вязы.

- Я останусь в вашей деревне на некоторое время.

- Будем очень вам рады. Особенно сейчас, в пору уборки урожая.

Смит гордо взглянул на меня.

- При чем тут уборка урожая? Уж не принимаешь ли ты меня за сезонного сборщика яблок?

- Мне это и в голову не приходило. А чем вы занимаетесь?

- Ремонтирую мебель, - сказал Смит.

- В такой деревне, как наша, у вас не много будет работы, - заметил я.

- Ну тогда, может быть, найду еще что-нибудь, к чему приложить руки. - Он неожиданно усмехнулся. - Пока что мне надо бы найти пристанище.

Я привел его к дому вдовы Марсини, и он снял у нее большую спальню с верандой и отдельным входом.

Его появление вызвало целый поток догадок и слухов. Миссис Марсини уверяла, что вопросы Смита о полиции доказывают, что он сам полицейский. "Они так работают, - говорила она. - Лет пятьдесят назад каждый третий был полицейским. Вашим собственным детям арестовать вас было что плюнуть. Даже легче".

Но другие утверждали, что это было очень давно, а сейчас жизнь спокойная, полицейского редко увидишь, хотя, конечно, где-то они есть.

Но зачем тут появился Смит? Некоторые считали, что он пришел, чтобы забрать у нас что-то. "Какая еще может быть причина прийти в такую деревню?" А другие говорили, что он пришел нам что-то дать, подкрепляя свою догадку теми же соображениями.

Но точно мы ничего не знали. Оставалось только ждать, пока Смит не решит открыться.

Судя по всему, человек он был во многом сведущий и немало повидавший. Однажды мы поднялись с ним на холм. То был разгар осени, чудесная пора. Смит любовался лежащей внизу долиной.

- Этот вид напоминает мне известную фразу Уильяма Джеймса, - сказал он. - "Пейзаж запечатлевается в человеческой памяти лучше, чем что-либо другое". Подходит, верно?

- А кто это - Уильям Джеймс? - спросил я.

Смит посмотрел на меня.

- Разве я упомянул чье-то имя? Извини, друг, обмолвился.

Но это была не последняя "обмолвка". Через несколько дней я указал ему на уродливый склон, покрытый молодыми елочками, кустарником и сорной травой.

- Здесь был пожар пять лет назад, - объяснил я.

- Вижу, - произнес Смит. - И все же... Как сказал Монтень: "Ничто в природе не бесполезно, даже сама бесполезность".

Как-то, проходя по деревне, он остановился полюбоваться пионами мистера Вогеля, которые все еще цвели, хотя время их давно миновало, и обронил:

- Воистину у цветов глаза детей, а рты стариков.

В конце недели кое-кто из нас собрались в задней комнате магазина Эдмондса и стали обсуждать мистера Эдгара Смита. Я упомянул про фразы, сказанные им мне. Билл Эдмондс вспомнил, что Смит ссылался на человека по имени Эмерсон, который утверждал, что одиночество невозможно, а общество фатально. Билли Фарклоу сообщил, что Смит цитировал ему какого-то Иона Хиосского: "Удача сильно разнится от Искусства, но все же создает подобные творения". Но жемчужина оказалась у миссис Гордон; по словам Смита, это была фраза великого Леонардо да Винчи: "Клятвы начинаются, когда умирает надежда".

Мы смотрели друг на друга и молчали. Было очевидно, что мистер Эдгар Смит - не простой мебельщик.

Наконец я выразил словами то, что все мы думали.

- Друзья, - сказал я. - Этот человек - мнемон.

Мнемоны как отдельная категория выделились в течение последнего года Войны, Покончившей Со Всеми Войнами. Они объявили своей целью запоминать литературные произведения, которым грозила опасность быть затерянными, уничтоженными или запрещенными.

Сперва правительство приветствовало их усилия, поощряло и даже награждало. Но после Войны, когда началось правление Полицейских Президентов, политика изменилась. Была дана команда забыть несчастливое прошлое и строить новый мир. Беспокоящие веяния пресекались в корне.

Здравомыслящие согласились, что литература в лучшем случае не нужна, а в худшем - вредна. В конце концов, к чему сохранять болтовню таких воров, как Вийон, и шизофреников, как Кафка? Необходимо ли знать тысячи различных мнений, а затем разъяснять их ошибочность? Под воздействием таких влияний можно ли ожидать от гражданина правильного и лояльного поведения? Как заставить людей выполнять указания?

А правительство знало, что, если каждый будет выполнять указания, все будет в порядке.

Но дабы достичь этого благословенного состояния, сомнительные и противоречивые влияния должны быть уничтожены. Следовательно, историю надо переписать, а литературу ревизовать, сократить, приручить или запретить.

Мнемонам приказали оставить прошлое в покое. Они, разумеется, возражали. Дискуссии длились до тех пор, пока правительство не потеряло терпение. Был издан окончательный приказ, грозящий тяжелыми последствиями для ослушников. Большинство мнемонов бросили свое занятие. Некоторые, однако, только притворились. Эти некоторые превратились в скрывающихся, подвергаемых гонениям бродячих учителей, когда и где возможно продающих свои знания.