Укрываясь за карликовыми пальмами, мы подкрадывались с наветренной стороны к ящерам. Я шепнул Джеймсу:
– Вы уже стреляли сегодня. Подождите, пока выстрелит Холтзингер, но и тогда стреляйте только в том случае, если он промахнется или ранит зверя.
– Угу, – сказал Джеймс.
Мы разделились. Он пошел с Раджей, а Холтзингер со мной. Это стало уже правилом. Джеймс и я действовали друг другу на нервы, а Раджа, если только выбросить из головы весь этот вздор о восточном монархе-предке, был славным, отзывчивым малым, которого нельзя было не любить.
Итак, мы пробирались ползком, с противоположных сторон огибая участок карликовых пальм, и Холтзингер уже приподнялся, приготовившись стрелять. Из крупнокалиберного ружья нельзя стрелять лежа.
Нет достаточной амортизации, и отдача может сломать плечо.
Холтзингер прицеливался, скрываясь за листвой крайних пальм. Я видел покачивающееся дуло его ружья, когда вдруг прогремели оба ствола ружья Джеймса. Самый крупный динозавр упал, катаясь в агонии по земле, а остальные огромными прыжками помчались прочь; головы их судорожно подергивались, хвосты стояли торчком.
– Поставьте ружье на предохранитель! – крикнул я Холтзингеру, бежавшему к убитому динозавру. Когда мы подбежали к «крепкоголовому», над ним, переломив ружье и продувая стволы, уже стоял Джеймс. Самодовольство прямо-таки распирало его, можно было подумать, что ему только что отвалили миллион. Он стал просить Раджу заснять его в этой героической позе – попирающим ногой динозавра. Его первый выстрел был в самом деле превосходен – прямо в сердце. Но Джеймс не мог побороть искушения выстрелить еще раз, хотя бы впустую.
– Стрелять был черед Холтзингера, – заметил я.
– К черту! Я ждал, – сказал Джеймс, – но он проканителился, и я решил, что с ним что-то стряслось. Сколько можно мешкать? Они увидели бы или почуяли нас.
Его возражения были не так уж глупы, но меня раздражала сама его манера говорить.
Я сказал:
– Если это повторится, в следующий раз мы оставим вас в лагере.
– Не будем ссориться, джентльмены, – успокаивал Раджа. – Не следует забывать, Реджи, что они ведь еще неопытные охотники.
– Что будем делать дальше? – спросил Холтзингер. – Потащим зверя сами или пришлем за ним людей?
– Я думаю, мы можем донести его на шесте, – сказал я. – Он не потянет больше двухсот фунтов.
В рюкзаке у меня был складной алюминиевый шест для переноски тяжестей с мягкими прокладками из губчатой резины на концах, чтобы не натирало плечи.
Раджа и я выпотрошили «крепкоголового» динозавра и привязали его к шесту. Тучи мух налетели на отбросы. Ученые утверждают, что это не мухи в обычном смысле слова, но они схожи с нашими, да и повадки у них те же.
До самого вечера мы обливались потом под тяжестью шеста с ношей. Одна пара несла зверя, другая – ружья. Время от времени мы менялись. Из-под ног разбегались ящерицы, и мухи, жужжа, вились над тушей.
До лагеря мы добрались перед самым закатом. Мы были так голодны, что могли бы за один присест проглотить целого динозавра. В лагере все было в порядке; пока повар поджаривал куски мяса «крепкоголового», мы сели опрокинуть по стаканчику виски.
– Хотел бы я знать, – сказал Холтзингер, – если я убью цератопса, как мы справимся с его головой?
– Если позволит рельеф, мы привяжем его к раме катка и покатим, – пояснил я.
– А сколько может весить его голова? – спросил он.
– Это зависит от возраста и экземпляра, – ответил я. – У самого крупного – около тонны, у прочих – от пятисот до тысячи фунтов.
– И повсюду такая овражистая местность, как та, по которой мы шли сегодня?
– Почти везде. Это все из-за сильных дождей. Эрозия здесь устрашающе быстра – мало растительности.
– А кто потянет каток с головой?
– Да все, у кого есть руки. Крупная голова потребует участия всей партии. И даже тогда мы можем не справиться с ней.
– О! – сказал Холтзингер. По всему было видно, что он размышляет, стоит ли голова цератопса всех этих усилий.
Следующие два дня мы обследовали окрестности. Ничего интересного для охотника – ящерицы и птерозавры, птицы и насекомые. Встретилось только стадо, голов пятьдесят, орнитомимов, которые убежали прыжками, как толпа балетных танцовщиков. Среди насекомых была огромная муха с кружевными крыльями, жалящая динозавров. Сами понимаете, кожа человека для их хобота – ничто. Одна из этих мух ужалила Холтзингера сквозь рубашку, да так, что он подскочил. Джеймс подтрунивал над ним по этому поводу, приговаривая: «Сколько шума из-за какой-то мошки!»
На следующую ночь в дежурство Раджи вдруг слышим страшный крик Джеймса. Мы выскочили из палаток с ружьями наизготовку. А случилось вот что: один из паразитирующих на динозаврах клещей заполз в палатку к Джеймсу и присосался у него под мышкой. Этот клещ, даже не насосавшись, размером с большой палец руки, так что испуг Джеймса вполне понятен. К счастью, он разделался с клещом раньше, чем тот высосал из него пинту крови. Холтзингер, еще не забывший насмешек Джеймса, теперь отомстил ему, заметив: «Сколько шума из-за какого-то паршивого клопика, дружище!»
Джеймс со злости топнул ногой и что-то проворчал – он не терпел насмешек.
Мы сложили свои пожитки и снова отправились в путь. Нам хотелось сводить сахибов на край болота, где водились завроподы.
Я вел охотников к краю болота, к песчаному, лишенному растительности гребню, откуда открывался чудесный вид. Когда мы добрались до гребня, солнце почти зашло. При виде нас несколько крокодилов скользнули в воду. Сахибы, выбившиеся из сил, замертво растянулись на песке.
Над головой парили мелкие птерозавры, похожие на летучих мышей.
Боргард Блэк набрал хвороста и разжег костер. Мы только что принялись за бифштекс, когда из воды, шумно дыша и издания скрежещущие звуки, вынырнул завропод.
Сахибы вскочили, размахивая руками и крича:
– Где он? Где он?
Я показал:
– Вон то черное пятно на воде... левее...
Они голосили, пока завропод не наполнил легкие воздухом и не исчез.
– Я читал, – сказал Холтзингер, – что они никогда не выходят из воды, потому что слишком тяжелы.
– Это неверно, – сказал я. – Они отлично передвигаются но суше и часто совершают прогулки, чтобы отложить яйца или перейти в другое болото. Но большую часть времени они проводят в воде, как гиппопотамы, и съедают за день по восемьсот фунтов нежных болотных растений. Они бродят, жуя, по дну озера и болот и каждые четверть часа высовывают из воды голову, чтобы подышать воздухом. Уже темнеет, так что эта бестия скоро выйдет наружу и уляжется поспать на отмели.
– Не подстрелить ли нам его? – спросил Джеймс.
– Я бы не стал этого делать, – сказал я.
– Почему?
– Бессмысленно, – ответил я. – И не спортивно. Прежде всего, поразить его в мозг очень трудно из-за повадки постоянно покачивать головой на длинной шее. А чтобы попасть ему в сердце, прикрытое горой мяса, нужна исключительная удача. Затем, если вы убьете его в воде, он утонет, и найти его невозможно. Если же вы убьете его на суше, единственным трофеем станет маленькая голова. Вы не можете унести с собой зверя, так как он весит тонн тридцать, а то и больше.
– Музей в Нью-Йорке – как его там? – заполучил-таки один экземпляр, – сказал Холтзингер.
– Да, – согласился я. – Американский музей естественной истории послал в раннюю эпоху мелового периода экспедицию из сорока восьми человек с пулеметом пятидесятого калибра. Они установили пулемет на краю болота, убили завропода, и им потребовалось целых два месяца, чтобы освежевать его, отделить скелет от мышц и дотащить до машины времени. Я знаком с парнем, которому было поручено осуществление этой операции: до сих пор его мучают кошмары и преследует запах разлагающегося динозавра. Им пришлось заодно убить еще дюжину крупных тероподов, которых привлекло зловоние и которых никак нельзя было отпугнуть. Все они полегли вокруг и тоже гнили. И тероподы все же сожрали трех участников экспедиции, несмотря на пулемет.