Бруно переглянулся с Висконти, бросил взгляд в сторону молчаливого кардинала и, помедлив, поднялся.
— Сейчас вернусь, — вздохнул он, направившись к двери. — Услышишь все из первых уст.
В комнату Бруно возвратился спустя несколько минут; войдя, посторонился, пропуская вперед своего спутника, выглянул в коридор, бросил взгляд в обе его оконечности и плотно прикрыл дверь.
— Курт Гессе, следователь первого ранга, особые полномочия, — сообщил он, усаживаясь снова к столу, и кивнул на табурет рядом с собою: — Прошу вас.
Вошедший молча кивнул, тяжело опустившись на сиденье, и оперся о стол локтями, перенеся на него вес и как-то неловко отставив ногу в сторону. Итак, больная спина и что-то не так с коленом; рана? Просто суставные боли, возраст?.. Вполне вероятно; лет ему не меньше сорока пяти-семи, и судя по изможденному лицу — годы эти проведены не в тиши и скуке скриптория…
Знакомое лицо…
— Дитер Хармель… — продолжил Бруно, и Курт оборвал, договорив:
— … curator rei internae[3].
— Знаете меня? — поднял бровь вошедший; он усмехнулся:
— В некотором роде. Одиннадцать лет назад, когда я был начинающим двадцатидвухлетним следователем, вы пытались затащить меня на помост за халатность или преднамеренное саботирование дела. Кельн, расследование убийства студента университета…
— … погибший на допросе соучастник.
—
— Не скромничайте, — хмыкнул куратор. — «Простой oper»… Это касается вас именно потому, что вы — это вы. Гессе Молот Ведьм, известный во всех уголках Германии и практически по всей Империи; да вашим именем того и гляди начнут изгонять бесов.
— Кхм, — многозначительно проронил кардинал, и Хармель покаянно склонил голову:
— Простите, мессир Сфорца.
— Давайте от славословий к делу, — поторопил Висконти, — покуда вы не возвели его в чин святых.
— Да, — кивнул куратор, — к делу. Отделение Конгрегации в Бамберге — вот причина, по которой я здесь. Как вы понимаете, это и есть тот самый город с повышенным содержанием невиновных на помостах. Предвижу вопрос — точно ли невиновных? Мало ли, что и кто может крикнуть напоследок… Но, как вы сами верно заметили, Конгрегация в последние годы относится к расследованиям и определению вины с особым тщанием; в том числе и нашими стараниями. Что бы ни думали о нашей работе следователи или бойцы зондергрупп, а мы все же не плюем в потолок, время от времени снимая с кого-либо из служителей Знак просто от скуки. Можно допустить, что где-то ошиблись в сборе улик или при вынесении приговора, можно предположить, что кто-то решил напоследок напакостить Конгрегации — и перед казнью заявил о собственной невиновности, дабы посеять семена сомнения в людях. Хорошо, пусть не один, пусть двое. Даже трое. Но не тринадцать человек за год. И это, замечу особо, те случаи, о которых нам стало известно; но неведомо, сколько их прошло мимо нашего внимания, слухи о скольких таких осужденных до нас не добрались.
— Так это слухи или подтвержденная информация? — уточнил Курт с нажимом. — Не подумайте, что я хочу опорочить кураторское отделение, но…
— Позвольте вам кое-что объяснить, Гессе, — оборвал его Хармель. — Мы так работаем. Мы читаем отчеты, протоколы допросов и судебных заседаний — и ищем в них нестыковки. Мы отзываемся на донесения самих служителей Конгрегации; информация приходит к нам разными путями, но всю ее мы проверяем. Проверяем дотошно. Вы припомнили, как я едва не отправил под суд вас? Я тоже это запомнил. Всякий раз, когда мне приходится усомниться в честности или добросовестности кого-то из служителей, я вспоминаю одного из лучших инквизиторов Империи; и не говорите, что это незаслуженная слава, а все дело всего лишь в желании руководства создать легенду. Знаю, вы любите это повторять. Но это неправда, и вам это известно не хуже меня. Так вот, вас, Гессе, я вспоминаю при каждом подобном деле. Вспоминаю, чего достиг и кем стал служитель, которого когда-то я заподозрил. И поверьте, у каждого из нас есть что вспомнить и чем одернуть себя. Но — да, слухи. Их мы проверяем тоже. В этом отношении наша служба ничем не отличается от следовательской. И на сей раз слухи донесли до нас следующее: тринадцать человек за последний год, за минуты до гибели заявившие о своей невиновности.
— «До гибели», — повторил Курт медленно. — Вы не сказали «до казни»; стало быть, уже уверились в том, что слухи правдивы?.. И, постойте-ка, Хармель; позвольте я уточню. Эти тринадцать — те, что не признали себя виновными, но (я правильно вас понял?) это значит, что остальные умирали молча или с признанием? Alias[4], в Бамберге за год было казнено больше тринадцати человек?
— Около двухсот.
Курт присвистнул, чуть подавшись назад и на мгновение замерев, и куратор грустно усмехнулся:
— А мне говорили, что удивить вас невозможно… Да, сто девяносто четыре человека за последний год. О тринадцати из них известно, что вину свою они отрицали до последнего, об остальных сказать не могу ничего, кроме того, что прочел в протоколах.
— Куда ваше отделение смотрело целый год? — поинтересовался Курт, переглянувшись с хмурым Висконти. — На месте вашего руководства я постановил бы, что бамбергское отделение в полном составе надо гнать поганой метлой.
— О том, что вы прямолинейны в беседах, мне тоже говорили, — кивнул Хармель со вздохом. — Но я даже не стану пытаться изобразить возмущение, ибо вопрос ваш вполне логичен и закономерен. Ответ прост и в то же время сложен: мы не знали.