Сергей Костин
ЧАСТЬ 2
— Летять утки! Летять утки…, — голос Кузьмича вознесся до непереносимо визгливых высот, — … И-и два-а гуся-я-я!
— Может, хватит, а? — я на секунду вынул палец из правого уха и сделал вежливое замечание Кузьмичу, который развлекал нас песенным образом уже целых четыре часа, — Тошно!
— Тошно, командир, бывает при больших перегрузках, — Кузьмич размял губы, набрал воздух и продолжил: — Летя-ят….
Я заткнул ухо.
В дальних перелетах, конечно, скучно. Но не до такой же степени я оскучнел, чтобы целый день слушать Кузьмичевские завывания. А ему нравится! Голос, видите ли, у него прорезался.
— Что? — Кузьмич, разевая беззвучно рот, толкал меня в нос, — Ну что тебе?
Кузьмич тщательно проверил состояние моих ушей, открыты ли, и только после осмотра заявил:
— А знаешь ли ты, командир, кто песню эту замечательную сочинил?
— Ты, Кузьмич. Ты, — на все согласен, лишь бы не пел больше.
— А вот здесь ты не прав. С большой буквы не прав, командир. Сочинил ее народ. Давно, правда, сочинил. Но как видишь, песня эта жива. Давай-ка я тебе напомню второй куплет…
Я ловко поймал неудачно оказавшегося рядом Кузьмича в кулак и стал настойчиво сжимать его маленькое, но очень жизнелюбивое тельце. Но даже из этого, совершенно бесперспективного положения, Кузьмич умудрялся напрягать голосовые связки:
— Эту песню, командир, ты все равно, не задушишь и меня, ты, не убьешь.
— Кто помешает мне? И почему я не сделаю этого? — я злорадно улыбался, наблюдая за перекошенным лицом Кузьмича.
— Потому, что брехло ты, командир, — Кузьмич хрипел и, как мне показалось, даже его крыло, торчащее между пальцев кулака, посинело, — Брехло и трепло!
— Это почему? — мне стало интересно, и я слегка ослабил хватку. Кузьмич не преминул этим воспользоваться и, извернувшись, укусил меня самым бессовестным образом. Естественно, что стерпеть такой наглости, но еще больше боли, я не смог, и выпустил подлеца из железных оков.
Кузьмич, припадая на одно крыло, взмыл к потолку и приземлился на край плафона. Там, изредка бросая на меня недружелюбные взгляды, он стал расправлять помятое крыло.
— Так почему же это я трепло и так далее? — заело меня!
— А потому, что врать больно горазд, — сообщил Кузьмич, присаживаясь, — Я тут давеча в Большой Галактической Энциклопедии поковырялся.
— И что?
— А то! Наврал ты мне про дядю Пушкина.
— Ну-ка, ну-ка! — возмутился я. Меня, все детство проведшего в библиотеке паПА, смеет обвинять какой-то таракан? Ну не таракан, а бабочек, какая разница.
— Никакой он, во-первых, не дядя, — Кузьмич поймал тему и теперь у него это надолго. Пока не выговорится, — У него свой дядя был. Строгий, но справедливый и честный, только болел часто. И не был Пушкин революционером. И не держит он за пазухой гранату.
— Хм! — сказал я, — А за что же ему тогда памятник поставили? И дорожку из марсианского камня выложили, чтоб травой не зарастала? За глаза красивые. Гранату он за пазухой держит. Уверен.
— Нет, — Кузьмич покачал головой и поболтал ногами, — Не гранату, а томик стихов. Поэтом он был. Точно. Был он, понимаешь, невольником чести, и погиб от клеветы толпы. Толпа в то время ни хрена в поэзии не понимала. Как ты, командир.
— Хорошо, — согласился я. С Кузьмичем трудно не согласится, — Пусть поэт. Я же не могу всего знать. И, вообще, ты к чему этот разговор завел?
— А к тому…, — бабочек, позабыв про обиды, спустился вниз и примостился у меня на плече, — Вот песня… Да не буду я петь больше… Ее народ сочинил. На века. Пушкин тот же. Помнят его, в энциклопедии прописан. А вот про нас с тобой, командир, кто через века вспомнит? Кто песню о нас сложит? А? И я не знаю.
— Может какой дурачок и сыщется, — пожал я плечом, — И напишет про нас песню. Ну не песню, тогда может книжку. Премию за нее получит.
— Про нас не напишут, — вздохнул мой маленький друг, — Что про нас писать? А тем более премию… Скажешь, тоже. Премии за что дают? За сказки всякие глупые, с драконами да гномами дурными. А за правду жизни, то есть вот как раз про нас с тобой, не-а. Глухо.
Мы помолчали немного. Первым не вынес мучительной тишины Кузьмич. Почесав за ухом Хуана, который все это время внимательно слушал наш спор, Кузьмич переключил все свое внимание на Корабль.
— Слышь, Волчара! Хорош дурью маяться. Что думаешь по теме?
Волк, он же Вселенский Очень Линейный Корабль, недовольно заскрипел переборками, оторванный от увлекательнейшего занятия. Он гонял по палубе игрушечную железную дорогу. С маленькими домами, паровозиками, вагончиками, деревьями, мостами и горками. Имелся даже маленький стрелочник, на которого Волк все время орал. Потому, что составы постоянно врезались друг в друга, сходили с рельс и валились под откос.
— По теме? — Корабль неторопливо убрал под пол железную дорогу и на его место выдвинул тумбочку гирокомпаса. Не рабочего, по причине полной ненадобности, — По теме вашей скажу одно. С вашим поэтом не летал, гранат ему за пазуху не совал, и стихи под звездами не декламировал.
— Серость ты, — бабочек брезгливо поморщил нос, — Сельпо.
Корабль недовольно заскрипел переборками, и я почувствовал, что вскоре может случиться гроза. А я, как командир, вверенного мне корабля, не имел права допустить безобразий на этом самом вверенном мне корабле.
— Кораблю доложить командиру о технической исправности и предоставить полный отчет о маршруте, — голос мой был строг, а брови насуплены.
— Вот-вот, — влез Кузьмич в действия командира, — Долго нам еще в космосе бултыхаться? Сколько еще пендюрить до цели?
Волк загудел панелью управления, повилял задом, определяя силу звездного ветра и доложил. Четко, как того и предписывал корабельный устав:
— Техника в исправности. Силовые установки загружены на тридцать два и мелочь какая-то процентов. Радиация отсутствует. А до цели… Хуана своего спросите. Он мне только направление месяц назад дал и, говорит, шпарь, никуда не сворачивая. Я и шпарю до особых распоряжений.
Вот черт. Так всегда. Сам не проверишь, никто не сделает. Хуан сказал. Хуан приказал. Кто командир? Хуан много чего может наболтать. А лететь-то нам.
— Кузьмич, подсоединяй Хуана. И побыстрее. Может уже проскочили, что искали. Вот душа мохнатая.
Кузьмич с первого раза нащупал на Хуане разъем и сунул в него кабель. Хуан задергал ресничками, прося подсоединить и селектор.
— Обойдешься, — бабочек проверил крепеж и похлопал кота по одной большой голове, — Ты, вон, лучше с Волчарой общайся. А то голос у тебя больно уж неприятен.
У самого-то не лучше. Но встревать в отношения между Кузьмичем и Хуаном не буду. Бабочек к коту приписан, вот пусть с ним и работает.
— Есть контакт, — сообщил Волк, — Скачиваю данные… Продолжаю скачивать данные… И еще продолжаю…
— Сообщишь, когда закончишь, — попросил я Корабль. Это надолго. Пока мнениями обменяются, пока потреплются о чепухе, времени много пройдет.
— Готово, — а может и ненадолго.
Корабль отсоединился от Хуана, втянул кабель и крякнул.
— Чего кряхтишь, — строго спросил я, — Докладывай уж.
— Да докладывать, в принципе, нечего, — голос Корабля был слишком спокоен. Не к добру. И звездочек на борт себе давно не просил. Наверняка что-то случилось, — Дело такое… Двигаемся мы правильно. Точненько к якудзянам в систему. Нет! С другой стороны залетаем. Все одно не объяснить. Что еще? До намеченной цели примерно сорок световых. Может пятьдесят….
— Шестьдесят, — подсказал я.
— А может и шестьдесят, — легко согласился Волк, — Вот пролетим якудзян насквозь, а там уж по прямой, без остановок.
— А у якудзян что? — насторожился я, — С остановками?
— Дело тут такое…, — замялся корабль, притушив освещение, — Прокладки резиновые у меня заканчиваются. Если не пополним, канализация со всех щелей попрет. Стало быть необходима немедленная доукомплектация.