Дымов Феликс
Феликс ДЫМОВ
Геннадию Самойловичу Гору
Мамонт оттолкнулся задними ногами от земли и сделал стойку, балансируя, словно в цирке, на кончике хобота. Экки вцепился в шерстяные джунгли его загривка, уперся пятками, но шея мамонта оказалась неохватной. Не удержавшись, мальчик кувырнулся головой вперед, в талый снег...
Койка вывернула Экки в ванну, и тело мгновенно сбросило сон. Студеная вода ожгла кожу и отступила.
Жаркий циклон, то щиплясь, то нежно вылизывая, испарил влагу с тела, попутно завил конусом волосы и вывинтился в облачко под потолком. Дно ванны взбрыкнуло, поддало под ноги, и мальчик привычно, ласточкой, порхнул обратно в койку, успевшую убрать простыни и вздуть физкультурный мат. Тотчас над Экки захлопотали жесткие лапы с присосками, сжимая и растягивая мускулы по всей программе силового массажа.
Пока Экки одевался, каюта стала просторной и голой: со слепыми поверхностями инзора на две стены, с решеткой бытовки на третьей, с куском пейзажа от пола до потолка. Впрочем, и пол, и потолок были тоже задействованы: над головой по суточному графику разгорался и мерк искусственный небосвод, под ногами мерно дышал, нагнетая свежий воздух, полуискусственный газон. Удивляться не приходилось: в кубике с ребром в три метра не мог торчать без дела ни один гвоздь.
Даже картина - стартующая снежной вершиной в небо гора - служила календарем и отсчитывала времена года сменой лета, осени, зимы и весны.
- Привет, гора! - сказал Экки.
Гора молчала.
Экки включил инзор, но на экран не взглянул, а вместо этого, присев на корточки, следил, как из-под решетки с кряхтеньем выползает накрытый стол. Во дает автоматика! Так и не сигналит в Техцентр о задержках в цепи. Придется позвонить самому. Или еще подождать, не звонить? Ленивый механизм удивительно напоминает заспанного камердинера с салфеткой через локоть...
Едва он так подумал, крахмальная салфетка взмыла со столешницы, обвязалась вокруг шеи. Пришлось сесть нормально. Из кастрюльки выбулькнули два яйца, обсохли на воздухе, шлепнулись в двухместную подставку. Придвинулись запотевший стакан апельсинового сока и бездонная на взгляд чашечка черного кофе.
Экки отщипнул половинку гренка, нехотя пожевал.
Мама на экране укоризненно вздохнула. Он сделал вид, что не замечает ее,- маленькая утренняя игра с тех пор, как мальчика отселили в отдельную каюту. И хотя произошло это целых полгода назад, ему по-прежнему хочется утром очутиться по ту сторону миража-экрана, потереться о мамино плечо. Потом в течение дня ничего, свыкается, а за завтраком тянет к маме - сил нет... Позорные мысли для десятилетнего парня! Экки приподнял чашечку вместе с блюдцем и выплеснул кофе в рот. Сгоряча проглотил, обжегся, закашлялся, погонял воздух между щеками.
- Экки! - не выдержала мама.- А кто будет сок пить?
- Здравствуй, мамочка! - беспечно отозвался Экки.- Как спалось?
Промокнул губы салфеткой и лишь после того развернулся лицом к экрану.
Экран вмещал два изображения. В своей семейной каюте чинно восседали за столом родители, рядом на высоком стульчике давилась манной кашей четырехлетняя Руженка, в глубине над полом плавала люлька с Джоником. Жилище старшего брата Родия как в зеркале повторяло "кубик" Экки. Сам Родий даже не заметил появления Экки, не отпустил дежурной шутки, а сосредоточенно намазывал масло на хлеб двузубой вилкой для лимона. Выряжен он был в парадную штурманку - значит, сразу после завтрака предстоял телевизит к командиру.
За завтраком семья собиралась полностью. И каждый раз Экки болезненно осознавал, что фрагменты их жизни, вытащенные на экран, обретают непозволительную театральность, будто кто-то, не спрашивая на то разрешения своих случайных героев, беспощадным объективом высвечивает сценки их семейных дел. Чемто нереальным и грустным будоражат эти примыкающие друг к дружке декорации. То есть примыкающие на экране - где на самом деле размещаются в пространстве корабля соседствующие в инзоре жилища, могут разобраться разве что инженеры Техцентра.
- Доброе утро, папа. Салют, сестренка! И ты, брат! - поздоровался Экки.
- Здравствуй, мальчик,- откликнулся папа.- Ты сегодня чуточку опоздал. Минут на пять, а?
- Какая беда, папа? Куда спешить? Подлетаем к Аламаку, не сегодня-завтра высадимся. Конец пути, правда, Родик?
Родий вздрогнул, вколол вилку стоймя в тарелку с "геркулесом" и неожиданно подмигнул:
- Скажи честно, мамонта досматривал...
- А ты откуда знаешь? - Экки с подозрением покосился на брата.
- Электрончики нашептали, которые у тебя ночью под подушкой шастали.
- Ах ты вредина! -Экки хлопнул себя по лбу.А я думаю, с чего мне вдруг такой замечательный сон привиделся?
Он приоткрыл переборку, извлек из кармашка в изголовье прозрачную капсулу экзосна, шутливо погрозил брату кулаком:
- Погоди, я тебе такое нарисую - почешешься!
Мама внимательно всмотрелась в изображение Родия у себя на экране:
- Глаза у тебя провалились, сыночек. Мало спишь?
- Пустяки, мамочка.
- Я же вижу. Ты бы все-таки помирился с Леночкой. Хорошая, по-моему, невестка будет...
- Ну вот, все разговоры у тебя об одном. Да не хочу я жениться, понимаешь?
- На ней?
- Ни на ком!
- Ну ладно, ладно, молчу. Дожила уж - и сказать сыну ничего нельзя. Хоть бы ты, отец, приструнил его!
Отец безнадежно махнул рукой.
Настала Руженкина очередь вставить словечко. Руженка напыжила толстые щеки с ямочками и, всюду заменяя "л" на раскатистое "р-р", пропела:
Эк, Эк, чер-ровек, Р-ротом р-ровит бел-рый снег!
- Ртом,-машинально поправила мама.
- А тогда нескр-радно пор-ручится,- не согласилась Руженка.
В этот момент захныкал Джоник. Отец сразу сделался суетливым и беспомощным, а мама, оттеснив всполошившуюся электронную няню, выхватила малыша из люльки. Возня с младенцами не интересовала Экки. Торопливо прожевав яичный желток, он окликнул вставшего из-за стола Родия:
- Надолго к командиру?
- Как начальство прикажет. Сам понимаешь, служба.
- Я хотел потолковать об Аламаке. Выйдет из него доброе солнышко, как думаешь?
- Спроси что-нибудь полегче. А еще лучшезабудь о нем. Не время. Ну, хорошего тебе дня...
Родий помахал рукой, кивнул в сторону родительской каюты - мама, пеленавшая Джоника, лишь издали виновато ему улыбнулась - и отключился. Руженка, сделав последний чудовищный глоток, крикнула в погасшую половину экрана:
- Роди, не забудь, ты обещал мне медвежонка! - и тоже потопала отключаться.
Экки помедлил, глядя в ослепшие экраны. Шумно потер кулаком нос. И неспешно смел яичную скорлупу в открывшийся посреди стола зев мусоропровода, в соседнюю горловину запихнул кучей грязную посуду.
Стол сложился гармошкой и исчез в стене. Псевдоживая трава газона зашевелилась, поглощая незримые крошки.
До работы оставалось минуты четыре, не больше.
Поболтать с Лолой он, к сожалению, не успеет, а просто сказать ей доброе утро как раз времени хватит.
- Лола, к тебе можно? - спросил он, соединяясь, но не зажигая изображения.
- Конечно, Экки. Я тут.
Ох, Лолка! "Я тут!" Как будто можно куда-нибудь выйти. Да ведь если верить Игорюхе Дроздовскому, каюты же по индивидуальной мерке строятся. За пределы жилища только инзор и заглядывает, остальная часть корабля известна каждому скорее вприглядку, чем на ощупь. А она - "Я тут!". Живучи в языке эти привычки. Уж четыреста лет в звездолете ни неба, ни снега, а Руженкина дразнилка "ротом ровит" передается себе из поколения в поколение и никому не кажется бессмысленной...
Лола у рабочей ниши орудовала сразу двумя пинцетами. Перед ней скользила конвейерная лента с широкими кюветами в четыре ряда, а в кюветах - дальняя родственница хлореллы из регенерационнопищевых камер корабля. Руки Лоты двигались споро, слаженно - прищипывали, прореживали, отсаживали пустоплод, отбирали стебли на анализ. Посмотришь на летающие Лолкины пальцы - пустяковая работенка, однако же ни один автомат не справляется.