— Не можешь, дочь моя? — мгновенно голос Чумана стал раздраженным. — Ты хочешь сказать «не будешь»?
Нория едва заметно кивнула. Стоящие возле ее люди перестали шушукаться, и их глаза расширились от удивления. Брат Чуман надул пухлые губы и начал шумно перебирать списки, нервно сжимая их руками в красных перчатках.
— Ты понимаешь что говоришь, дочь моя? Ты противишься Иерархии, которая служит Великому Богу!
— Я чувствую сердцем, что недостойна. Я не могу! — на этот раз она сказала еще уверенней. Джарльз снова почувствовал, как внутри него полыхает огонь. Брат Чуман встал со скамейки, где сидел вместе с Джарльзом.
— Ни один смертный не может подвергнуть сомнению решение Иерархии, ибо Иерархия права всегда! Я вижу здесь нечто большее, чем простое упрямство или даже неповиновение. Я знаю тех, кто боится войти в Святилище, даже когда им приказывают! Это колдуны!
Выкрикнув эту тираду, брат Чуман ударил себя ладонью в грудь, и его алая ряса мгновенно округлилась, как воздушный шар, колыхаясь уже на расстоянии вытянутой руки. Чуман напоминал сейчас чудовищно раздувшегося алого голубя. Над его головой светился фиолетовый нимб.
Лица простолюдинов побледнели от страха. Нория слабо улыбнулась и устремила на Чумана пронзительный взгляд своих зеленых глаз.
— В этом легко убедиться! — торжествовал маленький священник. Он резко шагнул вперед и дотронулся перчаткой до ее плеча. Джарльз заметил, как Нория прикусила губу от боли. Алая перчатка опускалась все ниже, распарывая холщовую ткань, обнажая плечо, на котором виднелись три отметины. Одна из них сразу стала пунцовой, другие краснели на глазах. Чуман колебался несколько мгновений, озадаченно уставясь на них, а затем, взяв себя в руки, закричал громовым голосом:
— Вот доказательство! Колдовские метки!
Джарльз вскочил на ноги. Ненависть переполнила его до такой степени, что он почувствовал приступ тошноты. Ряса сдавливала тело, словно он очутился в ванне с расплавленным воском. Краем глаза Джарльз увидел сияющий над своей головой ореол. Размахнувшись, он ударил Чумана по шее и, хотя ему показалось, что удар не достиг цели, толстяк опрокинулся навзничь, дважды перекувырнувшись. Надутая, словно резиновый мяч, ряса смягчила удар о землю.
Джарльз стукнул себя по груди, и его одеяние стало мягким, а ореол исчез. Лицо исказилось от гнева, от той привычной в последние годы маски равнодушия не осталось и следа. Пусть они разорвут его! Пусть ослепят церковными лучами! Пусть волокут в подвалы Святилища! Иерархию устраивало, чтобы он сошел с ума без ее вмешательства. Что ж, они почувствуют вкус его безумия на себе!
Джарльз вскочил на скамью и поднял руки, привлекая внимание.
— Жители Мегатеополиса!
Площадь пришла в движение. Сотни людей уставились на него, еще не понимая, что произошло. И, когда Джарльз заговорил, толпа притихла.
— Вы верили в то, что священники обладают сверхъестественными силами. Говорю вам: нет у них таких сил, которые были бы недоступны вам!
Вы верили в то, что священники избраны служить Великому Богу и передавать его повеления. Но если есть где-нибудь бог, то любой из вас знает его лучше в своем невежественном сердце, чем величайший первосвященник.
Вам твердили, что Великий Бог управляет вселенной — небом и землей. Я утверждаю, что Великий Бог — это выдумка!
Как удары кнута, короткие резкие фразы разлетались по всем углам Великой площади, заставляя всех и каждого смотреть на него. Слов никто не понимал, но все чувствовали, что они отличаются от того, что обычно произносится священниками. Слова были пугающими. Они причиняли чуть ли не физическую боль. И в то же время они неумолимо притягивали. Повсюду, даже в рабочих очередях, бросив взгляд на ближайшего священника и не получив запрета, обыватели направлялись к Джарльзу.
И теперь Джарльз изумленно взирал вокруг. Он ожидал, что ему заткнут рот почти сразу же. Его единственной целью было сказать как можно больше, вернее, дать волю своему гневу на краткий миг свободы.
Но сокрушительного удара не последовало. Ни один из священников не сделал ни единого шага в сторону — все продолжали вести себя так, словно не происходило ничего из ряда вон выходящего. И его ненасытная ярость продолжала выплескиваться наружу.
— Жители Мегатеополиса, я хочу попросить вас о сложном деле. Оно тяжелее работы в каменоломнях, хотя вам не потребуется даже пошевелить пальцем. Я хочу, чтобы вы выслушали меня, взвесили сказанное мной и, рассудив, правду ли я вам сказал, действовали на основании собственных суждений. Вряд ли вы понимаете, что я говорю, и тем не менее, вы должны это сделать. Правду ли я говорю — как это распознать? Это значит — согласуются ли мои слова с тем, что вы видите вокруг себя в своей простой жизни, а не с тем, что вам говорят. Как рассудить? А это значит решить, хотите ли вы чего-нибудь или нет, после того как вам стало известно, что именно. Я знаю: все, что говорили вам священники — обман. Вас учили, что неведение — благо, а я говорю вам: это зло. Вам внушали, что знание — зло. А я говорю вам: это благо. Вас убеждали, что ваше предназначение — работать день и ночь, пока не заболят спины, а руки не покроются мозолями, но это не так. Люди достойны лучшей жизни! Вы позволили священникам распоряжаться вашей жизнью, а я говорю вам: вы сами должны решать свою судьбу. Забудьте о том, что говорили вам священники. Забудьте про мою алую рясу, слушайте, слушайте!
Ну, теперь его точно прервут! Больше ему не позволят говорить. Невольно он поднял глаза на статую Великого Бога, но священный идол, казалось, не обращал на происходящее никакого внимания.
— Всем вам известна история Золотого века, — продолжал Джарльз дрожащим от волнения голосом. — Вы слышите об этом каждый раз, когда приходите в храм: о том, что Великий Бог создал людям райскую жизнь без изнурительной работы, без горя и забот. И о том, как люди разочаровались, захотели большего т потонули во всевозможных грехах и разврате. Как Великий Бог долго терпел в надежде, что люди изменятся, но в конце концов обрушил на них гнев звезд и небес. Священники не устают повторять вам, что Справедливейший и Мудрейший сам выбирает достойных, тех, кто не грешил и подчинялся его вышней воле. Он наделяет их высшей властью в Иерархии. Остальных же, погрязших в пороках, Он отдает в беспрекословное подчинение Иерархии, дабы она силой заставляла их жить праведно. Затем Бог дал разрешение Иерархии отбирать мужчин из каждого поколения на роль священников, отвергая остальных, обрекая их на тяжкий труд в блаженном неведении под неусыпным надзором священников.
Он замолчал, внимательно вглядываясь в обращенные к нему лица людей.
— У некоторых из вас уже появились сомнения, но вы еще не знаете всей правды!
Гнев прошел. Было очевидно, что в толпе не понимают смысла сказанных им слов. Поначалу люди казались просто сбитыми с толку. Даже когда он призывал их задуматься, они выглядели озабоченными, но не более, будто вся эта болтовня была лишь вступлением к новым назначениям на тяжелые физические работы. Рассказ о Золотом веке немного усыпил их бдительность, ибо они услышали то, что было знакомо им с детства. Но последняя фраза ввергла толпу в глубокую растерянность. Да разве он мог ожидать чего-то другого? Ах, если бы ему удалось заронить сомнение в душу хотя бы одного человека!
Да, Золотой век действительно был, и там людям хватало горя и тяжелой работы, но они были свободны. Свободны настолько, что стремились к еще большей свободе. Борьба за нее не обходилась без жертв, и это напугало ученых… Но вы даже не знаете, кто такой ученый, не так ли? Известно ли вам, кто такой врач, адвокат, политик, художник, учитель? Священники заменили всех. Они сделали из всех привилегированных профессий одну. Вы даже не знаете толком, что значит быть священнослужителем.
Вера в Бога существовала и в Золотом веке, и до него. Но и тогда человек во многом полагался на свой ум и свои руки, осваивая нашу планету. Древние священники были мудрее и добродетельнее, имея дело с духовными и моральными кодексами. Но это лишь предисловие к моему рассказу.