А теперь Мул впервые вызвал его на личную аудиенцию.
Легкими шагами он преодолел длинное поблескивающее шоссе, которое вело прямо к пеноалюминиевым шпилям, служившим резиденцией вице-королей Калгана при былых Императорах.
Позднее эта резиденция перешла к независимым князьям Калгана, правившим от собственного имени; а теперь она была занята Первым Гражданином Союза, правившим своей личной империей.
Чаннис тихо мурлыкал себе под нос. Он не сомневался, что все это затеяно ради Второго Установления, этого всеобъемлющего пугала, одна лишь мысль о котором отвратила Мула от его политики беспредельной экспансии и заставила остановиться и задуматься. Официально новая политика, основанная на осторожности и неподвижности, именовалась «Консолидацией».
Ходили разные слухи — ведь слухи остановить невозможно. Мул снова намеревался начать агрессию. Мул открыл местонахождение Второго Установления и нападет на него. Мул пришел к соглашению со Вторым Установлением и поделил Галактику. Мул решил, что Второго Установления не существует, и собирается захватить всю Галактику.
Все варианты, которые можно было слышать в приемных, перечислять не стоило. Подобные слухи начали распространяться уже не впервые. Но теперь, казалось, они имели под собой больше оснований, — и все вольные, беспокойные души, жаждавшие войны, военных приключений и политического хаоса, смертельно уставшие от стабильности и застойного мира, могли возрадоваться.
Беиль Чаннис принадлежал к людям подобного рода. Он не опасался таинственного Второго Установления. И, кстати, он не опасался Мула, чем и хвастался. Некоторые, сразу же невзлюбив молодого и удачливого придворного, мрачно ждали развязки, которой едва ли мог избежать развеселый дамский угодник, столь открыто язвивший по поводу физического облика и уединенной жизни Мула. Никто не осмеливался присоединиться к нему, и лишь немногие отваживались смеяться, но с Чаннисом упорно ничего не происходило — с большой выгодой для его репутации.
Чаннис на ходу подбирал слова к мелодии, которую напевал — разную чушь с повторяющимся припевом: «От Второго от Установления все подохнет население и вконец развалится Творение».
Он подошел ко дворцу.
Огромная гладкая дверь с его приближением тяжело раздвинулась, он вошел внутрь и ступил на широкий, величавый скат, двинувшийся вверх от прикосновения его ног. Бесшумный эскалатор быстро поднял его. Чаннис оказался перед небольшой, простой дверцей в личную комнату Мула, вознесенную под самое сверкание дворцовых шпилей.
Дверь открылась…
Человек, имевший только одно имя — Мул, и только один титул — Первый Гражданин, смотрел через прозрачную с внутренней стороны стену на светлый город, вздымавшийся на горизонте.
В сгущающихся сумерках появлялись звезды — и, все до единой, они хранили ему верность.
Он с мимолетной горечью улыбнулся этой мысли. Они подчинялись личности, которую, собственно, мало кто видел.
Он, Мул, не был человеком, на которого стоило посмотреть; человеком, на которого можно было смотреть без насмешки. Не более ста двадцати фунтов его веса вытягивались в удлиненное тело ростом в пять футов и восемь дюймов. Его конечности были похожи на костлявые стебли, угловато и неуклюже выпиравшие из его нескладной фигуры. А его узкое лицо почти терялось за мясистым клювом, выступавшим на три дюйма вперед.
Только глаза не вязались с этим шутовским обликом. В их мягком — странно мягком для величайшего завоевателя Галактики — взгляде никогда не затухала печаль.
Роскошная столица роскошного мира предоставляла возможность для любых развлечений.
Мул мог бы разместить свою столицу на Установлении, сильнейшем среди покоренных врагов, но оно было слишком далеко, у самого края Галактики. Калган, располагавшийся ближе к центру, с давней репутацией площадки для аристократических игр, был предпочтительнее со стратегической стороны.
Но и на вечно веселом, донельзя благополучном Калгане, он не нашел покоя.
Они боялись его, подчинялись ему и, возможно, даже уважали его — с достаточного расстояния. Но кто мог смотреть на него без презрения? Только те, кого он обратил. А какую цену имела их искусственная верность? Ей недоставало искренности. Он мог принять титулы, ввести ритуал и изобрести всяческие ухищрения, но даже это ничего бы не изменило. Лучше — или, по крайней мере, не хуже — быть просто Первым Гражданином — и скрывать от всех самого себя.
В нем со внезапной, брутальной силой поднялась волна протеста. Ни одна часть Галактики не смеет отрицать его. Пять лет он молчал, окопавшись здесь, на Калгане, из-за постоянной, туманной, космически мучительной угрозы невидимого, неслышимого, неизвестного Второго Установления.
Ему было уже тридцать два. Это не старость — но он ощущал себя старым. Его тело было физически слабым, какими бы мутировавшими ментальными силами оно ни обладало.
Каждая звезда! Любая из доступных его взору звезд — и недоступных тоже. Они все должны принадлежать ему!
Отомстить всем. Человечеству, частью которого он не являлся, Галактике, которой он не подходил.
Замигал холодный, предупреждающий свет над головой. Мул мог проследить, как приближается человек, вошедший во дворец, и, одновременно, словно его мутировавшие чувства были усилены и обострены одиночеством сумерек, он уловил, как наплыв эмоционального довольства коснулся волокон его мозга.
Он распознал личность человека без труда. Это был Притчер.
Капитан Притчер с бывшего Установления. Капитан Притчер, которого игнорировали и упустили из виду бюрократы этого разложившегося правительства. Капитан Притчер, чью работу ничтожного шпиона он за ненадобностью ликвидировал и вытащил его из этой мерзости. Капитан Притчер, которого он сделал сначала полковником, а затем генералом; чье поле действий он расширил до пределов Галактики.
В нынешнем, абсолютно лояльном генерале Притчере, ничего не оставалось от прежнего мятежника. Но таковым он стал не из-за приобретенных благ, не из благодарности, не в знак честной отплаты — а только благодаря хитроумию Обращения.
Мул ощущал этот сильный и неизменный поверхностный слой лояльности и любви, окутывавший каждый виток и нюанс эмоций Хэна Притчера, — слой, который он сам вложил в него пять лет назад. Глубоко под ним скрывались первоначальные следы упрямого индивидуализма, нетерпимости к власти, идеализма — но даже сам Мул еле улавливал теперь эти глубинные потоки.
Дверь позади него открылась, и он повернулся. Прозрачность стены истаяла, и пурпурный свет заката сменился пылающе-белым сиянием атомной энергии.
Хэн Притчер занял указанное ему кресло. При личных аудиенциях у Мула не требовалось ни поклонов, ни преклонения колен, ни употребления почетных званий. Мул был просто «Первым Гражданином». К нему обращались «сударь». В его присутствии садились, и к нему при необходимости можно было поворачиваться спиной.
Для Хэна Притчера все это свидетельствовало об уверенной и неоспоримой мощи этого человека и вызывало самое теплое чувство.
Мул сказал:
— Ваш итоговый отчет вчера поступил ко мне. Я не могу отрицать, Притчер, что я несколько разочарован.
Брови генерала сошлись вместе.
— Да, я понимаю вас. Но я не вижу, к каким бы еще заключениям я мог придти. Просто, сударь, никакого Второго Установления не существует.
Мул, призадумавшись, медленно покачал головой, как делал уже не раз.
— Но есть свидетельство Эблинга Миса. Всегда остается свидетельство Эблинга Миса.
Это было уже знакомо. Притчер заявил без обиняков:
— Мис мог быть величайшим психологом Установления, но по сравнению с Хари Селдоном он был просто ребенком. Во время изучения работ Селдона он находился под искусственной стимуляцией — вашим собственным воздействием на его мозг. Вы могли подтолкнуть его слишком далеко. Он мог ошибиться. Сударь, он обязан был ошибиться.
Мул вздохнул, его печальное лицо подалось вперед на тонком стебле шеи.