Проблему эту создали два Александра — II и III, так что по большому счету справедливо, что русским никак не удается от нее отделаться. Во второй половине XIX века, когда Россия присоединяла Среднюю Азию, ей, по идее, нужно было идти до Гиндукуша. Однако завоевания царей всполошили англичан, и Александр III решил остановиться на правом берегу реки Пяндж. Если бы он не побоялся конфликта с Великобританией, то узбеки и таджики оказались бы все в одном государстве. А пуштуны — в другом, в Пуштунистане, о котором многие из них до сих пор мечтают. И тогда не было бы в том числе и этой войны, войны талибов-пуштунов против афганских таджиков и узбеков. Талибов поддерживал Пакистан, а Северный альянс — Россия: она не хотела, чтобы фундаменталистский ислам подобрался еще ближе к ее границам. Поэтому мы и смогли договориться о съемках.
Сегодня утром пошел уже седьмой день, как мы бессмысленно кантовались в бывшей интуристовской гостинице «Таджикистан» в городе Душанбе, ожидая вертолета, который доставил бы нас на, как говорят в Таджикистане, сопредельную территорию. Это всего час лета, только этот час никак не наступал.
У меня создалось впечатление, что весь город Душанбе был огромной перевалочной базой для поставки российского вооружения и других грузов Масуду — бывшему грозному противнику, а теперь единственному союзнику в борьбе с мусульманскими экстремистами. Во всяком случае, и все таксисты, и работники гостиницы прекрасно знали Гуляма — очень живого, уже пожилого афганского таджика с густой, круглой, аккуратно подстриженной, совершенно седой бородой. Гулям расселял людей, готовящихся к переброске в Афганистан, и нанимал иногда десятки леваков-таксистов, чтобы доставить в аэропорт прибывающие по железной дороге грузы. Это была, как все уже поняли, весьма важная персона. Что весомо подчеркивали доставаемые им изо всех карманов два мобильных телефона, которые в Таджикистане воспринимались тогда, как какаду на плече человека, пересекающего лондонскую Риджент-стрит. Но нравы в Таджикистане простые, и в городе большой человек Гулям был известен под фамильярной кличкой Дед Мороз.
Дед Мороз наверняка прокручивал и свои дела. Во всяком случае, нас он точно водил за нос. Он знал, что наша съемочная группа была приглашена самим Ахмад-шахом Масудом, и, как мне казалось, должен был иметь на наш счет соответствующие инструкции. Очень простые — отправить нас в Талукан ближайшим вертолетом. Однако это лишь в теории.
Мы прилетели в Душанбе поздно вечером, с Дедом Морозом — мы его тогда в лицо не знали — в аэропорту разминулись, или просто он встречал кого-то более важного, прилетевшего тем же московским рейсом. Но у меня был номер его мобильного, и, разместившись в гостинице, я позвонил ему. Мы договорились связаться на следующий день в десять утра, и я лег спать в уверенности, что уже завтра мы будем на месте.
Но наутро накрапывал дождь, и Дед Мороз бодро сообщил мне, что в Талукане идет снег и вылетов оттуда сегодня не будет, так что и звонить больше не стоит. Давайте завтра в то же время! Назавтра в Душанбе вовсю светило солнце, но ответ я получил тот же: в Талукане непогода, звоните завтра. На третий день я заподозрил неладное и пошел в афганское посольство.
Меня принял молодой, лет двадцати шести, парень, звали его Фарук. У него был неожиданно очень приличный английский, вряд ли выученный в Пакистане. Обилие сленга и общий раскованный стиль поведения скорее говорили о нескольких годах, проведенных в Штатах. Несмотря на восточные черты лица, Фарук и выглядел вполне западным человеком. Так что — я этого не ожидал — мы сразу стали говорить на языке, который был нам общим вдвойне. Я имею в виду как некоторые западные ценности и условности, так и причастность к определенным службам. Хотя, надеюсь, поводов заподозрить меня в принадлежности к разведке я не дал. А вот Фарук в посольстве числился заместителем военного атташе, то есть вопрос был только в том, разведчик он или контрразведчик. Я склонялся ко второму варианту.
Фарук со смехом выслушал все мои подозрения по поводу того, что, несмотря на круглосуточный воздушный мост, налаженный между Душанбе и Талуканом, личным гостям Ахмад-шаха Масуда место на вертолете могло бы найтись только за приличный бакшиш. Нет, ничего подобного! Он, Фарук, тоже знал о нашей группе. Более того, он сам собирался в Талукан ближайшим рейсом, но из-за непогоды прилет вертолета из Афганистана откладывался уже который день. Мы расстались приятелями — и на том, что он без нас не улетит.
Потом наступил четвертый день, который казался нам уже сороковым, и пятый, и шестой. Каждое утро в десять мы были в полной боевой готовности: вещи сложены, заряженные аккумуляторы в сумке, оставалось только расплатиться за постой. Потом я звонил Деду Морозу, и в 10:10 мы снова расходились по своим номерам, раскладывали на полочке в ванной зубную щетку, пасту, мыло, Илья ставил на подзарядку аккумуляторы — они, оказывается, постоянно должны находиться на включенном заряднике. Потом втроем мы выходили в город.
От прежнего советского Сталинабада в нем оставались широкие, как Елисейские Поля, проспекты, псевдокоринфские колонны официальных зданий, просторные магазины, в которых можно было бы играть в теннис, тенистые, сейчас промозглые, парки с вековыми платанами и чайханами у молчащих по случаю зимы фонтанов. От вечного Востока, все больше возвращающего свои права, в Душанбе было явное преобладание мужчин: прогуливающихся не спеша, с достоинством, выпятив вперед живот, или, наоборот, суетливо, с мерцающей улыбкой торгующих за бесчисленными лотками вдоль всех улиц. То и дело с размашистыми движениями щеток вам призывно кричали чистильщики обуви — а мне-то казалось, что все они исчезли вместе с Советским Союзом моего детства. Новое время заявляло о себе бородатыми 30–40-летними мужчинами в камуфляже, черных шапочках на бритой голове и с автоматами на плече — точно такими же, с какими русские еще недавно воевали в Чечне. В Таджикистане боевики тоже были в оппозиции правительству, но пользовались перемирием: все устали от многолетней гражданской войны. При этом бородачи чувствовали себя вполне уверенно. Однажды — на третий или четвертый вечер нашего пребывания в Душанбе — они устроили банкет в ресторане нашей гостиницы. Странное это было ощущение. Человек пятьдесят вооруженных бойцов: не военных, не милиционеров — не имеющих никакого отношения к государству! А их предводитель приехал в гостиницу на бронетранспортере с государственным номером. Не знаю, был ли он выдан официально или просто кто-то в шутку снял номер со своих «Жигулей» и прикрутил его на БТР.
Русских в Душанбе оставалось все меньше, до такой степени, что прохожие с любопытством разглядывали нас. Радушие в их взгляде проскальзывало не всегда. Да и в тех местах, где, побродив по городу пару часов, мы садились перекусить, особой любезности местные жители не проявляли. Так что день на четвертый мы фактически перестали выходить из гостиницы. Мы продолжали просыпаться в восемь тридцать, в девять завтракали в ресторане гостиницы, и после стандартного ответа Деда Мороза я распускал свою команду до вечера. Ребята валялись в номере и смотрели индийский MTV. Я, пользуясь случаем официально побыть в шкуре русского, купил в букинистическом магазине Толстого и Достоевского и запоем читал, уничтожая попутно горы кураги, изюма и миндаля. В нашей нью-йоркской квартире, разумеется, была целая полка русских классиков, но на английском. Я эти книги и не раскрывал, вызывая удивление моей жены Джессики, которая в остальном считала меня вполне образованным человеком.
Джессика! Даже из Душанбе Нью-Йорк казался другой планетой. И на той, другой планете моя жизнь добропорядочного гражданина США, владельца солидного турагентства и респектабельного отца семейства, была наделена не большей реальностью, чем эта. Выдуманная биография, чужое имя, тайные цели, фальшивые предлоги!
Для всех моих близких я пробовал новый маршрут по караванным тропам через пустыню Кара-Кум, предназначенный для любителей экзотики и экстрима. Это должно было объяснить невозможность связаться со мной по мобильному телефону. Последний раз я звонил Джессике вчера — только считалось, что я не в Душанбе, а в Ашхабаде. Это моя жизнь — она состоит из лжи: одной большой и целой кучи мелкого вранья.