– Хотели бы убить – убили бы, – дал ответный залп Липский. – Доказать ничего не могу, но у меня сложилось совершенно определенное впечатление, что мной занимались профессионалы – или бывшие, или действующие. Лиц я не видел, машины, на которой меня привезли в Клин, не видел и подавно, так что результаты полицейского расследования могу предсказать прямо сейчас. Они будут нулевыми, и ты это отлично знаешь. Единственный результат, на который можно рассчитывать в данной ситуации, – это моя безвременная кончина. И чем более профессиональным и добросовестным будет расследование, тем выше вероятность именно такого результата.
Машина мчалась по загородному шоссе, которое ровной лентой белесого от соли сухого асфальта пролегло через заснеженные поля. Солнце уже клонилось к горизонту, возвещая конец короткого зимнего дня и мало-помалу приобретая медно-красный цвет, который обещал вскоре стать малиновым. Сухая снежная пыль, что сеялась с ветвей придорожных деревьев, вспыхивала в его лучах огненными искорками, за кормой внедорожника клубился, норовя прильнуть к заднему стеклу, и уносился назад густой белесый пар из выхлопной трубы. Из вентиляционных отдушин тянуло ровным сухим теплом, негромко шелестел вентилятор, стрелка спидометра, как приклеенная, держалась у отметки «110».
– Ты что, испугался? – после продолжительной паузы спросила Марта.
Андрей усмехнулся. Она не просто молчала – она обдумывала его слова, и прозвучавший вопрос не содержал ни насмешки, ни подначки – это был именно вопрос, заданный с целью получения недостающей информации.
– Если я скажу «нет», ты мне не поверишь, – ответил он. – И будешь абсолютно права. Испуг в подобной ситуации – естественная реакция организма. Но дело не в нем. Договариваться со своим инстинктом самосохранения я умею давно – профессия научила, знаешь ли. Просто вся эта бодяга с заявлениями, явками для дачи показаний и так далее – пустая трата времени и сил. В средствах массовой информации поднимется нездоровая шумиха, меня начнут донимать всякие недоучки с диктофонами и камерами наперевес, станут выворачивать наизнанку мои слова, выдвигать собственные идиотские версии… Их придется опровергать, с ними, возможно, придется судиться, и все это неизбежно уведет меня далеко-далеко в сторону от того, чем я хочу и должен заниматься.
– И чем, по-твоему, ты должен заниматься?
– Дальнейшей разработкой темы, – слегка удивив самого себя, сказал Андрей.
Он еще не думал, как ему со всем этим быть, – не успел, да и голова сейчас была пригодна для размышлений немногим более, чем ушибленный локоть или, скажем, коленка, – но произнесенные слова не были простым сотрясением воздуха. Он вдруг понял, что действительно может и хочет идти дальше. Тем более что, судя по вчерашнему происшествию, его предположения и впрямь были недалеки от истины.
– Сумасшедший, – устало произнесла Марта. Это была не капитуляция, а всего лишь прекращение атаки, которая, как она ясно видела, в данный момент не могла привести к желаемому результату. – Ты можешь объяснить, зачем тебе это нужно?
– Например, в интересах истины, – сказал Андрей. – Согласись, народу было бы небезынтересно узнать, куда исчезли деньги, которые у него украли.
– Чушь, – спокойно, с глубокой убежденностью отрезала Марта. – Впервые слышу, что тебя волнует мнение так называемого народа. Предложи более разумный вариант – если, конечно, он у тебя имеется. Может, ты всерьез рассчитываешь найти это золото?
Несмотря на вернувшуюся тошноту и разламывающую боль в голове, Андрей рассмеялся.
– Ты знаешь, мне это как-то даже в голову не приходило. А было бы неплохо. Ей-богу, неплохо! Я бы тогда открыл собственный журнал и начал наконец зарабатывать деньги на том, что пока что приносит одни синяки.
– Про то, что ты называешь работой, я вообще молчу, – серьезно сказала Марта, отвергнув предложенный шутливый тон. – Никогда не понимала, зачем тебе это блогерство, когда любое серьезное издание тебя с руками оторвет.
– Интернет – последнее прибежище независимой журналистики, – сообщил Андрей. – Все остальные средства массовой информации давно превратились в средства массовой дезинформации. Они занимаются рекламой и ничем, кроме рекламы, продвигая интересы тех, кто больше платит… или тех, у кого кулак тяжелее. Я в эти игры уже наигрался. Больше не хочу, спасибо.
– Ага, – сказала Марта. – И ты намерен нести в массы правду и ничего, кроме правды, да?
– Звучит высокопарно, но в общем да. Почему бы и нет?
– Все-таки тебя сильно ушибли, – помолчав, озабоченно констатировала Марта. – Надеюсь, это пройдет раньше, чем ты сможешь вернуться к активной деятельности. Иначе придется заниматься организацией твоих похорон, а у меня и без того забот полон рот.
– Если что, ты знаешь, где лежат деньги, – с серьезным, мрачноватым видом сказал Липский. – На скромные похороны там должно хватить.
– Идиот!
– Так я же не спорю, – делая вид, что вконец обессилел и вот-вот уснет, пробормотал Андрей.
Для убедительности он прикрыл глаза и свесил голову на грудь. Он действительно чувствовал себя усталым и разбитым, да и затеянный Мартой разговор, хоть и был при сложившихся обстоятельствах вполне естественным и неизбежным, представлялся ему абсолютно бесполезным.
Вернувшись из школы и наскоро перекусив, Женька Соколкин вышел из флигеля и скорым шагом направился к главному корпусу пансионата. На улице мело, и желто-белый двухэтажный особнячок был виден смутно, как сквозь колеблемую ветром тюлевую занавеску – вернее, как сквозь занавес из нанизанных на нитки комков ваты, с помощью которого изображают снег на сцене во время детских новогодних утренников. Расчищенные с утра дорожки побелели, и, торопливо перебирая ногами, Женька то и дело косился назад, чтобы взглянуть на четкие отпечатки своих подошв в свежем, нетронутом снегу. Ветер щекотал лицо пушистыми снежными хлопьями и, как поется в песне, холодил былую рану. Рана, впрочем, была никакая не былая, а, наоборот, свежая – с пылу, с жару. Вспомнив о ней, Женька на ходу наклонился, зачерпнул горсть снега и приложил к распухшей левой скуле.
Ранение было не столько тяжелое и болезненное, сколько обидное. Противник напал внезапно, явно действуя по заранее разработанному плану, и застал Женьку врасплох. План был примитивный, но действенный. Когда прозвенел звонок на урок литературы, Женька направился к своей парте. В это время мелкий, похожий на обезьяну и, как обезьяна, ловкий поселковый гопник по кличке Сало вынырнул у него из-под локтя, дал кулаком в глаз, перемахнул через парту и вытянулся по стойке «смирно» на своем месте в ту самую секунду, когда в кабинет вошла классная. Урок литературы был сегодня последним; по его окончании Женька хотел свести с обидчиком счеты, но Сало сидел ближе к выходу и, несмотря на малый рост, бегал быстрее всех в классе, так что отправляться домой пришлось со свеженьким фингалом и без сатисфакции. Ну, не обидно?
Скула онемела от холода, но продолжала ныть. Женька выбросил подтаявший, ставший серым и полупрозрачным комок, постаравшись вместе с ним выкинуть из головы мрачные мысли. До окончания школы осталось всего ничего, каких-нибудь полтора года. Полтора года он как-нибудь потерпит, а там – прощай, родной зверинец! Правда, за порогом школы его, как всякого, у чьих родителей нет денег на взятку военкому, поджидает новый зверинец – армия, но, как говорили древние римляне, где ты ничего не можешь, там ничего не должен хотеть.
Час был обеденный, и первым делом Женька заскочил на кухню, чтобы забрать и отнести Шмяку оставленную для него порцию. Поднявшись на второй этаж, он остановился перед знакомой дверью, упер край подноса в живот и, освободив таким образом правую руку, выбил костяшками пальцев по двери бойкую дробь: тук, тук, тук-тук-тук! Шмяк, по настоянию которого он пользовался этим условным сигналом, сообщил ему, что в азбуке Морзе данное сочетание – два тире, три точки – означает семерку.