Алексей Бабий
Я засунул в клетку длань,
Подошел пугливый лань.
Но, когда я длань разжал,
Лань вздохнул и убежал.
Плот был изящен, как этот самый лань, и так же хрупок. Единственным прочным элементом в нем был толстенный брус. К брусу были прибиты четыре доски, к которым нужно было крепить камеры. К краям досок были прибиты планки.
— Для эстетики, — самодовольно сказал Качаев.
Еще девять досок просто свисали с бруса.
— Консоль, — гордо пояснил Качаев.
Итак, плот был назван «Консоль». Качаев видел в названии нечто гриновское и романтичное. Мне же оно больше напоминало о пуде соли. Мы примотали камеры к доскам и уложили рюкзаки. Я, наконец, принялся за колбасу. Кто-то из нас сегодня утонет:- или я, или она, так что ж ей пропадать!
Качаев был настроен более оптимистично и от колбасы отказался.
Ровно в девять мы отбыли.
— Табань влево! — самозабвенно орал Качаев. — Вправо табань! Еще табань!
Плот встал на дыбы и с размаху наделся на тальник. Было пять минут десятого. Мы стали спасаться. Вода бурлила. Течение вырывало у нас рюкзаки. Мы выползли на берег, сбросили тяжёлую одежду и достали из рюкзака бутылку «Старки». Как из холодильника!
— Разожжем мы костер на Дону! — орал Качаев, размахивая кружкой.
— Больно речка быстра! — невпопад подкрикивал я, переступая босыми ногами по снегу.
Прикончив бутылку, мы обнаружили, что спаслись не на тот берег. Но теперь нам море было по колено: сначала вернулись на плот, потом слегка утонули, потом утопили качаевский рюкзак, но в конце концов добрались до того же залитого дождем кострища.
Наше маленькое путешествие закончилось на третьих полках поезда «Абакан-Красноярск». Мы парили кости.