Наталья Колесова
Сказки Волчьего полуострова. Король на площади
Часть первая. Художница
Глава 1. В которой Человек С Птицей рассказывает про улов
– И какой сегодня улов, Король? – спросила я.
Король, усевшийся рядом со мной, с показным кряхтением вытянул длинные ноги. В клетке рядом с ним возбужденно чирикала и прыгала по жердочкам серая невзрачная птичка, с которой Король не расставался. Я так и не смогла выяснить, какой Джок породы, но пел он будто кенар, а то и вовсе соловей.
Король вздохнул:
– Целый день проболтался, ноги гудят, а всего-то парочка жалоб – на нерадивого мужа да на судью-мздоимца…
– И впрямь, нет бы молодая вдовица опять подробненько рассказала про приставания соседа бесстыжего! – поддразнила я.
Король дернул бровью, блеснул под темными усами белозубой усмешкой.
– Хоть за людей порадоваться!
Я укоризненно качнула головой.
– А вдруг она женщина честная?
Король откровенно расхохотался:
– С такой-то грудью? Да с такой б… таким блеском в глазах?
И этакой грудью она норовила к нему ненароком прижаться. Ну, тому всегда можно найти объяснение – в базарный день на площади толчея, то пихнут, то голова от суеты закружится. А Король у нас мужчина видный…
Король точно прочел мои мысли, улыбнулся быстрой улыбкой – от прищуренных глаз морщинки лучами. Откачнулся назад, оперся на локти, рассматривая мой рисунок.
«У нас» – потому что за несколько месяцев, проведенных на площади, я начала относиться к ее обитателям как к разношерстным, разновозрастным, то ближним, то дальним, но соседям по дому. А соседей и родственников, как известно, не выбирают. С Королем же я познакомилась не так давно, хоть и слыхала о Человеке С Птицей, который выслушивает чужие горести, и оттого они якобы уменьшаются… Бродячий исповедник? Или лекарь душ?
Ни на исповедника, ни на врача Король не тянул. Долговязый, заросший темной щетиной, взлохмаченный, одежда – добротная, но изрядно помятая и пыльная. Лишь клетка Джока всегда оставалась чистой, прутья блестели на солнце, как полированное серебро.
Благодаря Джоку мы и познакомились.
… Я подняла глаза, когда серая маленькая птица вспорхнула на мой этюдник. Наклонила голову, рассматривая меня то одним, то другим черным глазом. Нерешительно чирикнула. Прикормленная? Ручная? Я осторожно протянула палец – птичка тут же, словно того ожидала, перепорхнула на него, проворно пробралась по руке на плечо и принялась щипать меня за волосы и ухо. Я, посмеиваясь и жмурясь, осторожно отпихивала сверх меры общительную птицу, когда услышала свист и зычное:
– Фью! Джок! Джок! Фью! Где ты, койкас[1] тебя побери!
Сквозь базарную толпу стремительно пробирался рослый мужчина. Птица неожиданно издала звучную и сложную трель. Мужчина остановился прямо передо мной, уперши кулаки в бока. В одной руке его была клетка.
– Вот ты где! – произнес, нисколько не понизив голос. Перевел синие глаза на меня, сказал раздраженно: – Отдай мою птицу!
Я с неприязнью покосилась на клетку.
– Птицелов?
– Хозяин, – отозвался незнакомец. И тут же доказал это, издав переливчатый сложный свист – ничуть не хуже своей птицы. Пернатый послушно вспорхнул ему на плечо, а потом и в распахнутую дверцу клетки. Наверное, в неволе было ему привычно и уютно. – Ну вот, – мужчина захлопнул дверку и довольно забарабанил пальцами по прутьям. Глядел на меня уже с любопытством. – Не видел тебя раньше, художница!
– Да и я тебя тоже, – отозвалась я.
– Что рисуешь?
Он обогнул этюдник, наклонился, разглядывая набросок. Я раздраженно отодвинулась, когда прядь его темных волос коснулась моей щеки.
– Ну да, давай еще размажь мне краски своим длинным носом!
– Не размажу, – серьезно пообещал он. Выпрямился и так же тщательно оглядел меня. В подробностях. Хотя что там рассматривать особо: светлые волосы узлом, веснушки на носу, глаза серые, губы неяркие, подбородок круглый; белая косынка поверх синей блузы, немаркая юбка да удобные башмаки…
– Хорошо! – заключил Человек С Птицей.
Я вздернула подбородок.
– Я хороша – или рисунок?
– Все хорошо! – твердо заявил он и ушел, пересвистываясь со своей птицей.
С того дня со мной перестала скандалить торговка рыбой: мол, я заняла ее место, хотя на полуразвалившемся крыльце до меня никто не сидел; мальчишка-булочник теперь подносил сдобу с пылу с жару, а ведь раньше его было не дозваться; а горшечник даже вылепил для моих красок маленькие плошки…
Раз Король одобрил меня, так тому и быть!
– Ты что, здесь главный? – допытывалась я. – Может, ты дань собираешь и потому решаешь, кому на площади быть, а кому нет?
Тот смеялся – он часто и охотно смеется.
– Конечно, главный, я же – Король!
Прозвали его так за сходство с королевским профилем, отчеканенным на монетах: правда, у того нижняя губа побрезгливее да нос попородистей. И прическа дивными локонами. Впрочем, если хоть часть рассказов о доблестных предках нынешнего короля Силвера правда, то минимум каждый десятый в Ристе должен походить на его величество. Да еще Кароль в подражание своему государю завел себе певчую птицу. Правда, он уверяет, что это, наоборот, Силвер у него собезьянничал…
– Да просто мое имя Кароль. А потом переиначили, а я и не противился!
– Гляди, услышат кличку стражники, греха не оберешься, – предостерегла я.
Кароль-Король насмешливо улыбнулся, соглашаясь:
– И да, и в тюрьму меня за оскорбление его королевского величества! Характер-то у него премерзкий!
Я промолчала. Мнения и в Ристе, и за пределами страны были противоречивыми, поговаривали о нраве королевском мрачном и вспыльчивом. А уж когда, не доехав в свадебном поезде даже до столицы, сбежала его невеста из сопредельного княжества, слухи просто полыхнули пожаром: ох, недаром девица сбежала, а то и вовсе утопилась (со скалы сбросилась, яду приняла)! Правда, были и те, что короля жалели – все больше сердобольные женщины, – поговаривали, что невеста сама была беспутная да вздорная, не иначе как с полюбовником сбегла, и на что нам, скажите, такая королева, а королю – супруга?
Только боги знают, как сам король принял известие о побеге нареченной, но в монастырь не ушел, войну Нордлэнду за неслыханное оскорбление не объявил – и то сказать, несостоявшийся тесть, схватившись за голову, вместе с ним организовал честнейшие поиски, да только девица словно в воду канула… Может, и впрямь в воду? А нрав свой буйный король выразил лишь в том, что устраивал внезапные набеги-проверки на военные гарнизоны, на королевские заводы да на зажравшихся глав провинций. Так что стенали и роптали теперь военачальники да управляющие, а простой люд толковал, что не так уж вредно для него (народа) королевское безбрачие…
Кароль-Король появлялся непредсказуемо: то неделями отсутствовал, то чуть не каждое утро на площадь заглядывал; то на минутку, то целыми днями неподалеку со своей птицей пересвистывался. Хотя, конечно, больше с людьми разговаривал – всегда находился тот, кто хотел с ним поделиться наболевшим. А если не было такого, так Король выискивал собеседника сам.
А когда не находил, приходил смотреть, как я рисую.
Хотя народ во Фьянте куда темпераментнее и говорливее, чем здесь, в Ристе, но времена учебы в Школе уже давно миновали, и я успела отвыкнуть, что у меня за спиной толкутся, назойливо комментируют, да еще и подсказывают, какую «красочку» положить следующей.
Кароль не мешал. Иногда, увлекшись, я забывала о его присутствии, как и не замечала ухода. Когда же я отдыхала, рисуя портреты или заказные «картинки», мы разговаривали о том о сем, и это настолько вошло в привычку, что иногда мне даже не хватало нашей ленивой беззаботной болтовни.