– Боюсь, что это не подарок, дорогая, – сказал он, усаживаясь за стол. – Мне больше никто не присылает подарков. Потому что я очень-очень старый…
Говоря это, он сгорбился, а его вытянутая физиономия приобрела меланхолическое выражение. Всем своим видом Паскаль попытался изобразить старческую немощь. Марианна засмеялась.
– А сколько тебе лет? – спросила она, по-прежнему ковыряя пальцем посылку.
– Тридцать пять. – Немного поборовшись сам с собой, Паскаль все-таки зажег сигарету и с тяжелым вздохом добавил: – Весной стукнет тридцать шесть. Совсем древний!
Марианна всерьез задумалась над словами отца. В глазах ее появилось мерцание, губы собрались в трубочку. «Для нее, – подумал Паскаль, – тридцать пять это действительно очень много. Мой папа – Мафусаил». Он едва заметно пожал плечами. Его сознание на секунду заволокла какая-то тень. Для Марианны возраст являлся бессодержательным понятием, за которым не стояло ровным счетом ничего. Она была еще слишком мала, чтобы связывать взросление с болезнями и смертью.
– Яйцо получилось – полная дрянь, да? – улыбнулся он. – Ну ладно, не мучайся с ним, съешь лучше тартинку.
Марианна одарила отца благодарным взглядом и впилась зубами в кусок поджаренного хлеба, намазанного клубничным джемом. Джем в считанные секунды равномерным слоем покрыл ее подбородок, руки и скатерть на столе. Протянув руку, Паскаль нежно снял пальцем каплю джема с подбородка дочери и мазнул им ей по носу. Марианна захихикала. Почавкав с довольной мордашкой, она пододвинула ему посылку.
– Это наверняка подарок, – серьезно сказала она. – Хорошенький подарочек. Откуда ты знаешь, что нет! Открой его, папа, ну пожалуйста. Открой, пока мы не уехали.
Паскаль взглянул на часы. У него оставался час, чтобы отвезти Марианну за город к ее матери, пробиться сквозь пробки часа пик на обратном пути к центру Парижа, успеть на встречу со своим издателем в «Парижур» и передать ему очередную серию фотографий. Если не будет задержек, он еще вполне успеет в аэропорт де Голль к двенадцатичасовому рейсу в Лондон. Паскаль колебался. Они должны были выйти из дома десять минут назад…
С другой стороны, дорогой и выпендрежный портфель Марианны, который он сам подарил дочери, был уже собран. Точно так же был готов, дожидаясь в прихожей, и бродячий зверинец, состоящий из плюшевых мишек, зайчат и набитого опилками грустного кенгуру, без которого малышка не могла уснуть. Как ему не хотелось доставлять ей огорчение, тем более что ее глаза смотрели на него с такой надеждой!
– Ну так и быть, – решился Паскаль, – давай поглядим, что там у нас, – и пододвинул коробку к себе. Теперь, когда он разглядел посылку поближе, она показалась ему гораздо более интересной, чем вначале. И необычной. Это было не то, что присылали обычно рекламные фирмы. Под хрустящей оберточной бумагой коричневого цвета пряталась какая-то коробка. Легкая по весу, аккуратная посылочка примерно пятнадцать на пятнадцать сантиметров. Охватившая ее веревка была с одинаковыми интервалами затянута в узлы, залитые, в свою очередь, красным сургучом.
Таких посылок он не получал уже многие годы, если вообще когда-нибудь получал. Паскаль отметил, что его имя и адрес написаны от руки каллиграфическим почерком. Присмотревшись внимательнее, он понял, чем объяснялась эта «каллиграфия»: здесь был использован трафарет.
Паскалю хватило выдержки, чтобы не поддаться панике, но, анализируя впоследствии свое поведение, он понимал, что все же сделал одно резкое движение, подавшись назад в своем кресле. Возможно, он побледнел… Так или иначе, Паскаль каким-то образом выдал свои чувства, и Марианна их тут же уловила. Она обладала присущим только детям даром улавливать едва различимые психологические нюансы, этим шестым чувством на неприятности, которое выработалось у нее за многие годы родительских ссор за закрытыми дверями. И теперь, когда Паскаль с наигранной небрежностью стал отодвигать бандероль в противоположном от нее направлении, на лицо девочки набежало облачко. Она неуверенно взглянула на отца.
– Что-то случилось, папа?
– Ничего, моя родная. Ничего. – Он старался контролировать свой голос. – Я просто подумал, что уже слишком много времени. Беги и надевай свое пальтишко, хорошо?
Некоторое время она сидела неподвижно, глядя на отца. От взгляда Марианны не укрылось, что он оставил в пепельнице непотушенную сигарету. Она внимательно следила, как отец понес посылку на кухню и поставил ее в мойку из нержавеющей стали. Видела, как он открыл кран, пустив воду в раковину. И тогда, внезапно став послушной, девочка проворно отошла от стула.
Когда Паскаль обернулся в следующий раз, он увидел, что дочка, взяв пальто, снова пришла на кухню. Она стояла посередине большого помещения, внимательно глядя на отца, а солнечные лучи из высоких окон воспламеняли нимб ее волос. На ее лице было написано выражение, которого Паскалю не приходилось видеть уже многие месяцы, выражение, которое со дня своего развода он обещал себе не вызывать ни у кого, выражение смущения и вины.
Оставив посылку, Паскаль вернулся к Марианне. Он поцеловал дочь в макушку, обнял ее и стал легонько подталкивать к входной двери. Уже оказавшись в дверном проеме, девочка остановилась и подняла на отца порозовевшее от волнения лицо.
– Нет, что-то случилось, – констатировала она. – Папа, я чем-то провинилась?
Этот вопрос ударил Паскаля в самое сердце. «Неужели, – подумал он, – это участь всех детей, родители которых развелись, – идти по жизни, обвиняя себя в неудачах родителей?»
– Ничем, милая, – ответил он, прижав дочь к себе. – Я ведь уже сказал тебе, мы страшно опаздываем. Просто я посмотрел на часы и увидел, как много времени, вот и все. Слушай, Марианна… – Он открыл дверь и мягко подтолкнул девочку на лестничную клетку. – Я открою эту дурацкую посылку потом, когда вернусь из Лондона, и если там есть что-нибудь интересное, я позвоню тебе и расскажу, обещаю. Пальто надела? Умница. Так, что у нас здесь? Один мишка, один заяц, один кенгуру – все на месте. Слушай, у меня – идея: беги вниз и подожди меня там, договорились? Стой возле двери, на улицу не выходи. Я спущусь через пару секунд. Папа должен найти кое-какие бумаги, билет на самолет…
Это сработало. Личико Марианны просветлело.
– Можно мне поговорить с мадам Лаваль, как в прошлый раз?
Паскаль улыбнулся и мысленно благословил дружелюбную консьержку, что души не чаяла в его дочери.
– Конечно, милая. Познакомь ее со своими зверушками. Уверен, они ей понравятся.
Марианна кивнула и побежала вниз по лестнице. Паскаль слышал, как стучат по ступенькам ее башмачки, потом хлопнула дверь и раздался голос мадам Лаваль:
– Бог ты мой, и кто это пришел к нам в гости? Так-так, зайчик, мишка… Господи Боже, а это кто же такой? Я таких зверей и не видывала!
– Это кенгуру, мадам, – раздался в лестничном пролете звонкий голос Марианны. – Смотрите, у нее на пузике есть кармашек – она носит там своего ребеночка…
Паскаль закрыл дверь и вытер пот со лба. Затем он вернулся в кухню и стал смотреть на странную квадратную посылку, тщательно перевязанную веревкой. Уже пять лет, как он не писал об Организации освобождения Палестины, уже шесть лет не был в Северной Ирландии. Теперь у него была совсем другая работа, но осторожность, которая в свое время помогла Паскалю выжить, осталась до сих пор.
Протянув руку, он легко дотронулся до посылки, пробежал пальцами по бумажной поверхности, ощупал углы и складки обертки в поисках затаившейся проволоки.
Ничего. Паскаль перевернул посылку и стал осматривать края обертки. Она была туго натянута и не повреждена. Поколебавшись, он все-таки взял свой самый острый кухонный нож и, разрезав веревку в четырех местах, освободил от нее посылку.
Ничего. Паскаль уже начинал чувствовать себя дураком, видя, что его подозрения совершенно беспочвенны. Но почему же адрес написан с помощью трафарета? Посмотрев на свои ногти, он увидел оставшиеся на них пятна от закрепителя и, не отрывая хмурого взгляда от посылки, подумал о фотографиях, лежащих в его портфеле. Их нужно было отвезти как можно скорее.