Она была еще прекрасней, чем он помнил, хотя и похудела. Это было позорно, но легко исправимо. Ему понравилась ее мягкость, округлости и сочность. Он будет следить поела она или нет, независимо от ее желаний.
— Нет, — повторил он. — Дело в большем.
Это были глаза. Волосы. Глаза тлели, как дым. Он видел, как они призывали к нему, даже при том, что она пыталась отрицать это. Волосы были серебристыми, как металл, проверенный и укрепленный огнем, а затем смешенный с чем-то большим.
— И она не является истинной девушкой с приданным. Она никогда не станет невестой французского господина. Ей, на самом деле повезло, что она привлекла мое внимание. Стать моей любовницей это больше, гораздо больше, чем она должна ожидать от своего будущего.
«Насмешки и презрение лучше, чем внимание Епископа». Ее слова снова всплыли в его памяти, но он не позволил себе разозлиться.
— Она упряма. Неважно. Мне больше нравится, когда у них есть некоторый характер.
Пальцы проходили через пламя, снова и снова, поглощая тепло, но не горя.
Было бы хорошо, чтобы девушка стала его любовницей до того, как они достигнут Нового Орлеана.
Тогда у этих напыщенных урсулинок не было бы ничего, за что можно бороться. О невинной девушке они могли бы заботиться, но не о лишенной девственности бастарде, ставшей любовницей епископа, ставшей бы вне их заботы и досягаемости.
Но сначала он должен сделать ее своей собственностью, и для того, чтобы сделать это, ему нужно заставить замолчать ту проклятую монахиню.
Свободная рука сжалась в кулак вокруг креста с рубином, висевшего на груди и дико мерцающего из-за пламени.
Монахиня была единственной защитой, препятствовавшей ему сделать бастарда своей игрушкой до конца пути и за его пределами, только она, способная обратить на него гнев церкви. Другие девушки были несущественны. Они не станут противостоять ему. Командора не заботило ничего, кроме гладкого путешествия и его вина. До тех пор, пока он не изнасилует девушка перед ним, он проявил бы только умеренный интерес, хотя, возможно, он мог бы сам ее использовать.
Та рука, которая поглаживала пламя, сжалась в кулак. Он не разделял свое имущество.
— Да, должен буду избавиться от монахини, — Чарльз улыбнулся и расслабил руку, позволяя ей играться с пламенем снова. — И я уже предпринял шаги, чтобы ускорить ее безвременную кончину. Это так печально, что то, что она носит так объемно и так легко воспламеняется… Я чувствую, с ней может произойти ужасный несчастный случай…
Глава 6
Для Ленобии рассвет наступил недостаточно быстро. Когда небо в ее иллюминаторе, наконец-то, начало краснеть, она больше не могла ждать. Она бросилась к двери, помедлив только из-за предупреждения Марии Магдалины:
— Будь осторожна, дитя. Не задерживайся у лошадей слишком долго. Оставаясь вне поля зрения Епископа, ты остаешься и вне его мыслей.
— Я буду осторожна, сестра, — заверила ее Ленобия, прежде чем исчезнуть в коридоре.
Она действительно наблюдала за восходом солнца, хотя мысли ее уже были в трюме, и прежде, чем оранжевый диск полностью освободился от водного горизонта, Ленобия поспешила вниз по лестнице.
Мартин уже был там, сидя на тюке сена лицом к входу, из которого обычно она приходила в грузовой отсек. Увидев ее, серые заржали, вызывая улыбку, но стоило посмотреть на Мартина, и улыбка исчезла.
Первое, что она заметила, это то, что он не принес ей бекон и бутерброд с сыром. Следующее, что она заметила — отсутствующее выражение его лица. Даже глаза казались темными и тусклыми. Вдруг он стал чужим.
— Как мне тебя называть? — голос его был столь же бесчувственным, как и лицо.
Она проигнорировала эту странность и ужасное чувство, поселившееся в животе, заговорив с ним так, как будто он спрашивал какую кисть использовать для чистки лошадей, и между ними все было хорошо.
— Меня зовут Ленобия, но мне нравится, когда ты называешь меня дорогой.
— Ты лгала мне, — его тон остановил ее, и первый холодок отстранения прошел через ее тело.
— Не нарочно. Я не лгала тебе нарочно. — Она умоляюще посмотрела на него, чтобы он понял.
— Ложь, все еще ложь, — сказал он.
— Хорошо. Ты хочешь знать правду?
— Ты можешь ее сказать?
Она почувствовала себя так, словно он ударил ее.
— Я думала, ты меня знаешь.
— Я тоже так думал. И я думал, ты доверяешь мне. Может быть, я ошибся дважды.
— Я доверяю тебе. Причина, по которой я не призналась, я притворялась Сесиль, но когда мы были вместе, я была собой. Между нами не было никакого притворства. Только ты, я и лошади.
Она сморгнула слезы и сделала несколько шагов к нему.
— Я не лгала тебе, Мартин. Вчера, когда ты впервые назвал меня Сесиль… Помнишь, как быстро я ушла? — он кивнул. — Так получилось, потому что я не знала, что делать. Я вспомнила, что должна претворяться кем-то другим, даже перед тобой.
После долгого молчания, он спросил:
— Ты бы когда-нибудь сказала мне?
Ленобия не колебалась. Она говорила от своего сердца прямо в его..
— Да. Я бы рассказала тебе свой секрет, после того как призналась бы, что люблю тебя.
Его лицо ожило, и он покрыл несколько метров, разделяющих их.
— Нет, дорогая. Ты не можешь любить меня.
— Не могу? Уже люблю.
— Это невозможно. — Мартин притянулся, мягко взял ее руку и осторожно поднял ее. Затем он прижал свою руку к ее, бок о бок, плоть к плоти. — Видишь разницу?
— Нет, — тихо сказала она, пристально глядя вниз на их руки — их тела. — Все что я вижу, это тебя.
— Посмотри глазами, а не сердцем. Увидь то, что будут видеть другие!
— Другие? Разве не все равно, что они увидят?
— Причин больше, чем ты можешь осознать, дорогая.
Она встретилась с ним взглядом:
— Таким образом, тебя больше заботит, что подумают другие, чем то, что мы чувствуем, ты и я?
— Ты не понимаешь.
— Я понимаю достаточно! Я понимаю, как я чувствуя себя, когда мы вместе! Что еще здесь понимать?
— Много, много больше. — Он выпустил ее руку и повернулся, отходя к стойлу, чтобы встать рядом с одним серым.
Она проговорила ему в спину:
— Я сказала, что не буду лгать тебе. Можешь ты сказать мне то же самое?
— Я не буду лгать тебе, — сказал он, не оборачиваясь.
— Ты меня любишь? Пожалуйста, скажи мне правду, Мартин.
— Правду? Какое значение имеет правда в таком мире, как этот?
— Она имеет большое значение для меня, — сказала она.
Он повернулся, и она увидела, что его щеки влажные от тихих слез.
— Я люблю тебя, дорогая. Я чувствую, что это убьет меня, но я люблю тебя.
Ее сердце чувствовало полет, она двинула к нему и взяла его за руку.
— Я уже не невеста де Силене, — сказала она, стирая его слезы.
Он положил руки поверх ее и прижал к своим щекам:
— Но они найдут для тебя кого-то еще. Того, кто больше заботится о своей красоте, чем о имени, — он поморщился, пока говорил, как будто от боли.
— Ты! Почему это не можешь быть ты? Я бастард — уверенна, бастард может выйти замуж за креола.
Мартин шутливо засмеялся:
— Да, дорогая. Бастард может быть с креолом, если бастард черный. Если она белая, они не могут вступить в брак.
— Тогда я не забочусь о том, чтобы выйти замуж. Главное, быть с тобой.
— Ты так молода, — тихо сказал он.
— Как и ты. Тебе не может быть больше двадцати.
— Мне будет двадцать один в следующем месяце. Но внутри я стар и знаю, что даже любовь не может изменить мир — по крайней мере, не в наше время.
— Я собираюсь изменить это.
— Ты знаешь, что с тобой сделает этот мир, думаешь, любовь может его изменить? Они узнают, что ты любишь и отдаешь себя мне, они повесят тебя или еще хуже. Они изнасилуют тебя, а потом повесят.
— Я буду бороться с ними. Чтобы быть с тобой, я буду противостоять миру.
— Я не хочу для тебя такого! Милая, я не хочу быть тем, из-за кого тебе причинят вред!