– Я? Полагаю, для этого я достаточно упрям. – Маккалем встал и подошел к ней на расстояние нескольких дюймов. – Вы можете остаться на какое-то время как гостья Абби. Но я не хочу больше ничего слышать ни о браке, ни о гувернантке, ни о святом мистере Брэддоке. Ясно?
– До ужаса ясно, – кивнула Эрика. – Доброй ночи, капитан. Желаю вам приятных снов – при условии, что они улучшат ваше утреннее настроение.
– Подождите, – повторил он и осторожно взял ее за руку – на всякий случай, ожидая при этом, что она станет сопротивляться.
Эрика не сопротивлялась, она просто стояла на месте и смотрела на капитана взглядом холодным, но не вызывающим.
– В чем дело, капитан?
– Я хочу услышать, как вы сами это скажете.
– Что скажу?
– Я хочу услышать, как вы скажете, что тема о женитьбе вообще и на Саре в частности закрыта до конца вашего пребывания здесь.
Он видел, что Эрика ищет точные слова для ответа, и вдруг понял, что она такая же упрямая, каким считала его. Может, даже еще упрямее! Но она не собиралась с ним препираться – было яснее ясного, что это не в ее правилах. Было также ясно, что она не собирается отказываться от мысли женить его на своей подруге, несмотря на то, что ни он, ни пресловутая Сара не проявляли интереса к этому браку. Мало того, Маккалем начинал подозревать, что Сара такая же твердая и откровенная противница этой затеи, как и он сам.
Это выглядело смешно, и если бы Полли до такой степени не привязалась к гостье, Маккалем, наверное, предложил бы Эрике немедленно упаковать вещи и уехать ранним утром. Вместо этого он решил, как говорится, предоставить ей койку еще на несколько дней, потом поднять ее на борт шхуны и отвезти в Гавану, а там сбыть с рук, усадив на корабль, который доставит ее домой в Бостон.
Капитан отпустил ее руку и указал в сторону, где располагались комнаты для гостей.
– Ложитесь спать. И если хотите устраивать браки, думайте о Джеке, а не обо мне. Понятно?
Глаза у Эрики вспыхнули, и Маккалем уже надеялся, что она все же выйдет из себя, но она только пожала плечами.
– О вас у меня не будет ни единой мысли, можете быть в этом уверены. Спокойной ночи, капитан.
Он словно зачарованный смотрел, как она шествует по коридору, гадая, что же все-таки разозлило Эрику под конец. Его упоминание о ее драгоценном Джеке? Или, что более вероятно, не злилась ли она на себя за то, что в волнении назвала его имя? Как бы там ни было, а приятно узнать, что появился предмет для размышлений, который бередит ей душу. Если повезет, эти размышления наряду с его строгими инструкциями удержат ее в рамках до конца визита.
«Дорогая Сара!
Наконец я с ним познакомилась, и, как я и надеялась, он вполне тебе подходит. Я до сих пор в точности не знала, что такое драчун, и рада была убедиться, что это не так уж страшно. Мне почти хочется, чтобы Джек был хоть капельку драчуном или, по крайней мере, не таким до безумия практичным и невозмутимым. Можешь ли ты поверить, что он до сих пор не приехал и не сгреб меня в охапку? Я так и представляю, как он торгуется о плате за проезд или отыскивает какую-нибудь терпящую финансовые затруднения пароходную компанию, чтобы сделать вложения и уж заодно поспешить ко мне. С ума сойти!
Капитан Маккалем имеет свои недостатки, и главный из них – то самое упрямство, о котором упоминала Абигайль в своем письме мистеру Брэддоку. Но в то же время он восхитительно красив – и не смей говорить, что такие вещи ничего для тебя не значат! Вообрази себе мужчину такого же высокого, как Джек, но с мышцами, которые хорошо заметны, даже когда он в рубашке. Руки у него огромные, жесткие, вполне способные усмирить целый океан без посторонней помощи. Солнце сделало его кожу золотисто-коричневой, а глаза у него того же цвета, что и море, по которому он плавает.
И он любит своих детей. Ведь это и есть истинное мерило настоящего мужчины, согласна?
Если всего этого тебе недостаточно, прибавь голос, напоминающий рычание дикого зверя. На груди у него курчавые черные волосы, и, мне кажется, они должны возбуждать женщину, если он ее обнимет и прижмет к себе».
Эрика покраснела и отложила перо; смущенная тем, что перенесла на бумагу глупую мысль, которая застряла у нее в голове с тех пор, как она впервые увидела капитана Маккалема на пляже. Воспоминание о его обнаженной груди вызывало у нее совершенно неприемлемое и определенно эротическое возбуждение – возможно, из-за того соблазнительного сна, какой ей привиделся перед тем, как Дэниел разбудил ее.
Эрика снова взяла перо и вычеркнула последние две строчки; потом положила неоконченное письмо в ящик стола – к другим письмам, написанным ею Саре со дня отплытия из Бостона. Там их скопилась по меньшей мере дюжина, причем последние полны были описаниями Ла-Кресента и детей Маккалема, описаниями восторженными, однако содержащими и печальные подробности вроде тех, что Полли ведет себя неподобающим для леди образом, а близнецы имели несчастье унаследовать те самые проблемы с дыханием, которые унесли жизнь их молодой матери. Эрика была уверена, что Сара сумеет справиться и с тем и с другим. Она подействует на Полли лаской, а если надо, то и строгостью, а для близнецов, наверное, найдет такие игры, которые будут веселыми и подвижными, но не вызовут у детей одышки.
«Ах, если бы ты была здесь, Сара! – думала Эрика. – Если бы я уговорила тебя и Джека поехать со мной! Капитан Маккалем не рычал бы на тебя, не угрожал бы тебе и вообще не обращался бы с тобой так, как со мной – особой, которую он считает незваной гостьей. А мы с Джеком занимались бы любовью на пляже…»
Розовые пески Ла-Кресента словно созданы для занятий любовью, подумалось Эрике. Днем бесконечное голубое небо и сверкающие воды океана вызывали ощущение блаженства и отдохновения, но по ночам чувственные полутона становились неотразимыми. Благоуханный ветер, мерцающие звезды и, самое главное, полное уединение в темноте у моря – такое полное, что впервые с детских лет Эрика вечер за вечером выходила из дома в своей ночной рубашке, вернее – в легкой ночной рубашке, одолженной у Абигайль, потому что ее собственная была слишком плотной, чтобы ощущать прохладное дуновение ветерка во время сна.
Подойдя к зеркалу, Эрика принялась размышлять, как повел бы себя Джек, увидев ее в этом невесомом и прозрачном одеянии без рукавов. Быть может, после долгих месяцев почтительного самоконтроля он сгреб бы ее в охапку и прижался бы к ней жаждущим наслаждения телом? Если бы у Джека была такая же грудь, как у капитана Маккалема, это было бы восхитительно!
– Ты только послушай себя! – резко оборвала Эрика свои грешные мысли. – Мама была права. У тебя слабость к мужчинам, и она доведет тебя до беды, если ты не станешь следить за собой. Ты любишь Джека, понятно? Так почему же ты с таким легкомыслием обращаешь внимание на других? Это та же слабость, которая привела твою бабушку к бесконечному количеству романов. Как совершенно верно говорит мама, семья больше не в силах терпеть подобные скандалы.
Несмотря на свое искреннее одобрение позиции матери, Эрика не удержалась от улыбки, представив ее, рыжеволосую, чопорную и благопристойную, в Париже. Симона Лейн заявила, что едет навестить дом своего детства, но этому Эрика не поверила ни на секунду. Мать чувствовала себя одинокой и, выдержав более чем достаточный срок траура по мужу, хотела провести некоторое время в обществе почтительных поклонников. Она будет держать себя в рамках приличия, это бесспорно, однако в Бостоне ей и мечтать не приходилось о тех радостях, какие ждали ее в Париже.
«Мама хранила верность отцу, пока он был жив, даже в долгие месяцы его болезни, – говорила себе Эрика. – А ты еще не вышла замуж за Джека, но уже стреляешь глазами по сторонам. Достаточно скверно и то, что ты обращала внимание на привлекательных мужчин на корабле, но грудь капитана Маккалема… Что же дальше, спрашивается?»
Слегка посмеиваясь над своими романтическими заблуждениями, Эрика толкнула дверь из коридора, в который выходили комнаты для гостей, и оказалась почти у пляжа. Она отправлялась на полуночную прогулку каждый вечер после своего приезда, радуясь тому, что может пешком пересечь весь остров меньше чем за полчаса. Сара, вероятно, сказала бы, что Ла-Кресент нельзя назвать островом, разве что островком, но для Эрики это был самый подходящий размер.