— Ну ладно, — сказал Том. — Допустим, ты прав. Но, как бы то ни было, из-за инфляции содержать и кормить человека в тюрьме, в тех условиях, к которым мы все привыкли, становится все дороже, а бюджет урезают... Известно ли тебе, Эл, — прервал сам себя Том, — что заключенные с большими сроками — самые здоровые люди Америки?
— Понятия не имел, — признался Дортмундер.
— Так вот, это истинная правда, — сказал Том. — Размеренная жизнь без всяких потрясений, однообразная пища, бесплатная врачебная помощь, регулярные занятия физкультурой — все это приводит к тому, что самыми здоровыми людьми нашего общества оказываются те, кто сидит пожизненно. Это подтвердит любая страховая компания.
— Ну что ж, должно же быть хоть какое-то утешение, — отозвался Дортмундер.
— Вот-вот. — Том снова выдавил смешок. — Сидишь в камере и утешаешься тем, что на воле ты бы помер раньше. — Том отпил кофе — при этом его губы, казалось, оставались плотно сжатыми. — В общем, все одно к одному — удорожание питания и содержания, сокращение бюджета, теперь у них еще меньше денег на содержание и питание — плюс на воле бродят целые толпы мужиков от семнадцати до шестидесяти лет, которых нужно сажать и кормить. И вот губернатор решил сделать мне подарок к семидесятилетию. — Том улыбнулся Мэй плотно сжатыми губами: — Вам и в голову не пришло бы, что мне уже семьдесят?
— Это точно, — согласилась Мэй.
— А я выгляжу моложе Эла, — сказал Том.
Мэй взглянула на Дортмундера, нахмурив брови.
— Джон, — сказала она, — почему он называет тебя Элом? Если ты знаешь его, а он знает тебя и если твое имя — Джон (а тебя действительно зовут Джон), так почему он продолжает называть тебя Элом?
Том издал звук, который мог означать смешок.
— Это наша с Элом тюремная подначка, — сказал он.
— У Тома весьма своеобразное чувство юмора, — объяснил Дортмундер. — Он узнал, что мое второе имя — Арчибальд и что оно мне не нравится.
— Ты это имя просто ненавидишь, — заметила Мэй.
— Самое худшее, что происходит при задержании, — продолжал Дортмундер, — это когда легавый смотрит мне в глаза и говорит: «Джон Арчибальд Дортмундер, вы арестованы!» В такие мгновения у меня просто колени подгибаются, и все из-за этого имечка.
— Короче говоря, Том узнал о твоей ненависти к своему имени и с тех пор называет тебя этим именем?
— Совершенно верно.
— И это он придумал тебе прозвище Эл как уменьшительное от Арчибальд?
— Да.
— Типичная тюремная подначка, — усмехнулся Том.
— И это называется чувством юмора, — сказала Мэй.
— Какая ты понятливая, — отозвался Дортмундер.
— Эл, — произнес Том, — скажи, ты достаточно близок с этой женщиной? Я имею в виду, не стоит ли нам переговорить наедине?
— Видишь ли, Том, — ответил Дортмундер, — если ты собираешься много общаться со мной, то тебе придется мириться с ее присутствием. Такие дела.
— Хорошо, — сказал Том. — По мне — так все в порядке. Просто хочу, чтобы ты был в своей тарелке.
— Тебе что-то от меня нужно, Том? — спросил Дортмундер.
— Да, мне кое-что от тебя нужно, — ответил Том. — Уж не думаешь ли ты, что я соскучился и приехал в гости? Что я пересек континент и завалился к старому приятелю, чтобы поболтать о старых добрых временах? Неужели я похож на человека, рассылающего рождественские открытки?
— Я уже сказал, Том, — терпеливо повторил Дортмундер. — Ты приехал, поскольку тебе что-то нужно.
— Да. Мне кое-что нужно.
— Что именно?
— Мне нужна твоя помощь, — помолчав, сказал Том.
— Деньги? — спросил Дортмундер, догадываясь, что деньги здесь ни при чем. Том Джимсон был не из тех, кто просит взаймы, — он скорее застрелил бы тебя и обобрал твой труп, но не унизился бы до попрошайничества.
— Ну что ж, в некотором смысле — деньги, — ответил Том. — Давай-ка я тебе все объясню.
— Слушаю тебя.
— Короче, дело обстоит следующим образом. Всякий раз, сорвав изрядный куш, я прятал часть навара — или весь целиком — в таком месте, откуда мог бы впоследствии его достать, как только потребуется. Я научился этому у Дилли, когда был еще ребенком.
— Дилли? — спросила Мэй.
— Джон Диллинджер, — пояснил Дортмундер. — Том начинал вместе с Диллинджером и называл его Дилли.
— Прямо в глаза? — спросила Мэй.
— Послушайте, мадам, — сказал Том. — Я всю жизнь был сам себе голова, и если мне захотелось назвать Эла «Элом», я так его и называл. Если мне хотелось назвать Диллинджера «Дилли», я так его и называл.
— Понятно, — отозвалась Мэй. Ее глаза становились все более затравленными.
— Мы с Дилли, образно выражаясь, вместе вышли на большую дорогу. Я имею в виду — когда его в тридцать третьем выпустили из тюрьмы в Индиане, я как раз начинал. Мне тогда было четырнадцать. За тот год я многому успел научиться у Дилли, пока его не настигла смерть, и одной из наук, которые я тогда усвоил, была привычка откладывать на черный день.
— Как же, помню, — заметил Дортмундер. — Когда мы сидели в одной камере, тебе при каждой встрече с адвокатами приходилось сообщать им, где зарыт твой очередной тайник, который они могли выкопать, чтобы получить свой гонорар.
— Адвокаты, — проворчал Том еще более сиплым голосом. При этом его губы чуть шевельнулись, открывая мелкие, белые, острые на вид зубы. — За эти годы они наложили лапу на большую часть моих запасов, а я не получил от них ровным счетом ничего. Но до моего главного тайника они не добрались — черта с два! Я берег его даже от адвокатов. Это моя пенсия. Я выбрал себе местечко на западном побережье, в Мексике, неподалеку от Акапулько. Я уеду туда, как только получу свои деньги — деньги, которые надолго обеспечат мне счастливую и здоровую жизнь. Я стану почтенным пожилым человеком. Это единственное желание, которое у меня еще осталось.
— Прекрасная мысль, — сказал Дортмундер. Интересно, подумал он, что помешало Тому просто сесть на самолет и отправиться на юг? Зачем он приехал сюда, зачем рассказывает эти истории мне, Дортмундеру?
— Мы взяли броневик, перевозивший деньги из Олбани в Нью-Йорк по Сквозному шоссе, — продолжал Том. — Сработали чисто, да только впоследствии моим ребятам не повезло, и я оказался единственным хозяином всех семисот тысяч.
Дортмундер с изумлением посмотрел на него:
— Долларов?
— Чего же еще? Долларов, конечно. Это было за год или за два до моей последней отсидки. Денег было завались, а поскольку делиться не с кем, я купил гроб...
— Ты хочешь сказать, сейф? — вставил Дортмундер.
— Нет, именно гроб, — сказал Том. — Если ты решил что-то надежно спрятать, то лучше гроба ничего не придумать. Водонепроницаемый, герметичный гроб со стальной обшивкой.
— Ну и ну, — поразился Дортмундер.
— Вот тебе и «ну», — сказал Том. — Беда в том, что его просто так не купишь. Фирма-производитель ведет тщательный учет своей продукции.
— Зачем это? — нахмурился Дортмундер.
— Видишь ли, они не хотели бы, чтобы ты купил гроб и, засунув в него свою матушку, зарыл ее где-нибудь на огороде. Самовольное погребение незаконно.
— Полагаю, что так, — согласился Дортмундер.
— Но у меня в то время был один приятель, владелец похоронного бюро, — продолжал Том, — мы вели дело на паях...
Дортмундер и Мэй обменялись многозначительными взглядами.
— ...так что он продал мне один гроб, что называется, из-под прилавка. Чудесная вещь, он стоил каждого пенни вложенных в него денег. Хоронить людей в таком гробу — настоящее преступление.
— Ага, — пробормотал Дортмундер.
— Неподалеку от Сквозного, — продолжал Том, — был маленький городишко под названием Паткинс-Корнерз. Как-то ночью я приехал туда, пробрался за библиотеку, где никто не мог меня увидеть, вырыл яму глубиной в четыре фута, опустил туда гроб и засыпал его землей. А потом уехал, и теперь никто во всем мире — кроме вас, конечно — даже понятия не имеет, что я вообще когда-либо бывал в этом самом Паткинс-Корнерз.