Вот, извольте видеть: норманн с накрепко перевязанной разрубленной ногой валяется возле кучи лошадиного помета, ибо доселе нижние залы башни использовались как королевская конюшня. В воздухе летают черные ниточки копоти от факелов. Местные монахи ничего не знают о бактериях и стерильности и не узнают еще лет семьсот… Но все равно требуется быстро остановить кровь. Любым способом. От гангрены умрешь через неделю, а от кровотечения – спустя полчаса.
– Сиди тут, – Гунтер устроил Казакова на солому возле стены (здесь хоть было почище) и громогласно воззвал: – Святые отцы, помогите!
Подбежал сизоносый кривой бенедиктинец в драной коричневатой рясе, подвязанной измызганной веревкой. Эдакое немытое воплощение добродетели и милосердия. Ладони – чернющие от грязи и подсыхающей крови, под ногтями вполне можно устраивать археологические раскопки с полной уверенностью, что там с прошлого тысячелетия завалялись сокровища древнего Рима. Казаков закашлялся, бросил на германца неистовый взгляд и шарахнулся от монаха, собравшегося исследовать рану своими ручищами спившегося ангела-хранителя, будто от всадника Страшного суда.
– Позвольте, – Гунтер непреклонно отодвинул святого брата, реквизировав у того принесенные тряпки.
Увы, но Казаков, сдуру решивший поучаствовать в драке, надел перед штурмом кольчугу, которая, вдобавок, была ему немного узковата. Кто не знает, с какими трудностями сопряжено снятие подобного доспеха, пускай попробует на себе – Гунтер тотчас отказался от мысли стащить с русского кольчатую броню. Придется пока обойтись повязкой поверх рукава.
– Посторонись, – рявкнули за спиной. – Давай мы его к вам положим!
Взмыленный сэр Мишель де Фармер с двумя сицилийцами приволок еще одного покалеченного. Пресвятая Дева, это же Гильом де Алькамо!
– Гунтер, подхвати его! – рычал нормандский рыцарь. – К стене, спиной прислони… Позаботься, мы обратно побежали!
И сэр Мишель, на ходу надевая свой глухой шлем с позолотой, со всех ног кинулся обратно, к лестнице. Гунтер только застонал, увидев нового подопечного.
Гильом находился при смерти. Рана, видимо, была нанесена топором. Лишь боевой топор, наиболее жуткое и опасное ручное оружие, оставляет подобные травмы – прорублена воловья кожа доспеха, одежда, размозжена грудная клетка, ребра перебиты и белесые осколки торчат наружу, подкравливает поврежденное легкое. Розовая пена на губах. Хуже всего, что Алькамо-младший доселе в сознании. Все видит и чувствует. Организм у норманна могучий, умирать придется долго…
– Я не знаю, что с этим делать, – Гунтер растерянно посмотрел на Казакова, ища поддержки. Сергей сморщился, скрипнув зубами поднялся – лицо даже не бледное, а сероватое, но видно что пока господин оруженосец держится и грохаться в обморок не собирается. – Серж, как…
– Никак, – огрызнулся Казаков и вдруг огляделся. Махнул здоровой рукой, подзывая монаха. Тотчас подошедший бенедиктинец смотрел на задыхающегося Гильома с профессиональным равнодушием, однако понял, что нужно делать. Наклонился, шепча неслышимые латинские фразы.
– Нельзя лишать человека последней надежды, – на английском сказал Сергей Гунтеру. – Гильом верит… По-настоящему.
Монах, вложив в рот сицилийца маленький, с ноготь, кусочек хлеба отошел и направился к остальным собратьям – понимал, что больше ничем помочь нельзя, даже стараться нечего. Казаков присел на корточки, невозмутимо взглянув на Гильома. Тот лишь согласно прикрыл веки, не в силах произнести единого слова.