Конечно, Пегги до конца жизни могла играть роль безутешной вдовы, образцовой и самоотверженной матери. Могла председательствовать в различных лигах милосердия и ассоциациях типа «Вдовы ветеранов войны». Какой? Второй мировой или вьетнамской? Но это она воспринимала как ночной кошмар, холод и смерть. А жизнь предлагала ей в качестве альтернативы иной мир, в котором было возможно исполнение любых, даже невероятных желаний. Этот мир манил теплой лазурью Средиземного моря, солнцем, ласкающим гладкую кожу, бриллиантами, дорогими мехами и еще чем-то таинственным, неизведанным — всем тем, о чем мы мечтаем в детстве, когда еще верим в добрых волшебниц.
Неприступная жена Цезаря недолго колебалась, прежде чем сказать «да» Греку. Она стала его женой, и пьедестал, на который ее возвели при жизни Скотта, рухнул, от мифа о прекрасной леди не осталось и следа. Обожание, с которым на нее смотрел мир, обратилось в ненависть.
— Прикройте поскорее нос платком, — шепнул Додино, указывая взглядом на огромную женщину в облегающем платье из ярко-красного шелка, которая остановилась перед Пегги, бесцеремонно оглядывая ее злыми черными глазками. От нее исходил тошнотворный запах очень сладких духов. Размалевана она была ужасно, но густой слой пудры и румян не мог скрыть нескольких ее подбородков и дряблых, отвисших щек. Пальцы гостьи в красном были унизаны множеством колец, а на запястьях с пожелтевшими набрякшими венами бренчали бубенчиками серебряные браслеты. Громадина сипло втянула в себя воздух и выпалила залпом, будто боясь, что ей не хватит дыхания закончить фразу:
— Одна моя приятельница посмела утверждать, что вы будете в черном по причине последнего вдовства. Я же поспорила, что в белом, и благодаря вам выиграла сто долларов.
Не дожидаясь ответа, женщина резко развернулась и потопала к буфету, где уже толпились приглашенные.
Додино с трудом сглотнул слюну и откашлялся. Он многое бы отдал, чтобы в этот момент оказаться где-нибудь в другом месте, по опыту зная, что сильные мира сего, когда задето их самолюбие, чаще всего обращают свой гнев на свидетелей — пусть даже и случайных — подобных сцен. Он с беспокойством поглядывал то на Пегги, то на массивную спину этой жирной слонихи со стаканом в руке. К счастью, в общем шуме, похоже, никто, кроме него, не заметил инцидента. Пегги с улыбкой продолжала принимать поздравления очередного гостя, словно ничего не случилось. Аморе с облегчением вздохнул. Но тут она обронила угрожающе нейтральным тоном:
— Одна из ваших приятельниц?
— Кто? Люси Мадден? Это ядовитое дерьмо? Плевать я хотел на нее и на сто миллионов ее читателей! Ей место на помойке!
— О ком здесь речь? — прогремел сверху голос. Гигантская тень Калленберга накрыла Пегги, и ее платье из белого стало нежно-голубым.
— Ну как вы себя чувствуете, дорогая?
— Ох, Герман! Просто великолепно!
— Довольны?
— Разве это не видно?
— Вы произвели настоящий фурор. На комплименты в ваш адрес гости не скупятся, поверьте мне.
— Вот как? Я польщена.
В это мгновение Пегги заметила Нат. Подруга через головы и спины подавала ей какие-то знаки. Пегги бессильно махнула рукой.
— О! А вот и Салли с мужем! — воскликнул Калленберг. — Я вас на минутку оставлю. — Он устремился к гостям.
Солнце, готовое вот-вот спрятаться за горизонтом, вновь коснулось теплыми лучами лица Пегги. Она сощурилась, силясь рассмотреть Нат. Та от нетерпения топталась на месте. И все в ней, казалось, говорило: «Ну подойди же».
— Я безмерно счастлив… — Очередной гость уже обнимал Пегги. — Позвольте представить вам мою жену.
Но Пегги, казалось, ничего не слышала, во все глаза глядя на Нат, которая отчаянно жестикулировала, призывая подругу.
— Извините, я отлучусь на минутку. — Пегги, не замечая протянутой руки, почти побежала за Нат, которая быстро удалялась, время от времени оборачиваясь. Она, как нож масло, рассекла толпу, почтительно расступившуюся перед новоиспеченной госпожой Калленберг. Нат была уже около шатра и сворачивала налево. На несколько секунд Пегги потеряла ее из виду. Толпа редела, и вскоре на ее пути не оказалось никого, кроме слуг. Вдали вновь показался гибкий силуэт Нат, которая остановилась в кипарисовой аллее. Пегги ускорила шаг, и теперь они молча стояли друг против друга: Пегги — встревоженная, Нат — с искаженным беспокойством лицом. Обе тяжело дышали.
— Что? — выдохнула Пегги. — Ну что?
Нат пристально глянула на нее и выпалила:
— Слушай! Слушай меня внимательно! Сколько тебе даст этот брак?
Изумленная Пегги не сразу поняла, о чем говорит подруга. Нат повторила:
— Да, да, с Калленбергом. Сколько?
— Сколько? — глупо переспросила Пегги.
— Я знаю, почему Грек ничего тебе не оставил.
— Нат…
— Помолчи и слушай! Стиман только что позвонил мне из Нью-Йорка.
— Стиман?
— Ну да, мой финансовый агент. Сократ хотел подложить тебе свинью. В его завещании, как оказалось, есть еще один пункт!
Лицо Пегги стало холодным и жестким.
— Не понимаю, какой еще пункт?
— А вот какой: если ты в течение двух лет после его смерти не выйдешь замуж, то наследуешь…
— Сколько?
— Пятьдесят миллионов долларов.
Несколько мгновений был слышен только треск цикад, шум ветра в верхушках покачивающихся деревьев и отдаленный гул праздника.
— Стиман узнал это от любовницы Миллера, который через год должен вскрыть завещание.
— Ты уверена? — робко спросила Пегги, хотя в глубине души уже верила, что Сатрапулос мог с ней сыграть такую шуточку.
— А почему она рассказала именно ему?
— Да потому что спит с ним и без ума от него.
Пегги молча уставилась в землю. Вереница муравьев у ее ног спешила к муравейнику. Она несколько раз покачала головой, прикусила губу, силясь подавить подкатывавшуюся тошноту. Вдруг все потеряло смысл. Глухим голосом, скорее для себя, чем для Нат, она пробормотала:
— Как это глупо! Как же это глупо!
— Слушай! Мне кажется, в любом случае ты не сможешь вытянуть из Калленберга пятьдесят миллионов.
— Конечно же нет. Если бы я знала это утром! Все еще было возможно.
— Может, есть какой-нибудь выход?
— Слишком поздно.
— Не думаю.
Пегги была так взбешена, что поначалу пробормотала нечто невнятное, а потом уж, взорвавшись, выпалила:
— Ты же была там! Ты же видела меня! Я теперь замужем! И свидетели тому две тысячи приглашенных!
— Возможно. Но ведь брак еще не зарегистрирован.
— Что это меняет?
Теперь она смотрела на подругу как на врага. Нат заговорила мягче:
— Все! Контракт недействителен, пока он еще не зарегистрирован. Понимаешь? К тому же ни архимандрит Галлиротиос, ни этот тип из мэрии сегодня вечером еще не приедут. Следовательно, твой брак не будет узаконен до завтрашнего утра.
— Что из этого?
— Постой… Скажи откровенно. Это важно… Если бы у тебя был выбор, что ты предпочла бы: сделаться женой Калленберга или остаться вдовой Грека?
— Не знаю. Не своди меня с ума.
— Отвечай!
— Ты сказала — пятьдесят миллионов?
— Да.
Пегги пожала плечами и отчеканила:
— Вдовой.
На лице Нат появилось победное выражение.
— Тогда все еще возможно! Если Герман, несмотря на свои частые разводы и возможные осложнения со стороны церкви, решился взять тебя в жены, ему ничего не стоит добиться считать сегодняшнюю церемонию недействительной. Ну, сделать так, будто ее вовсе и не было.
— Пойди и преподнеси ему твою замечательную идею, — холодно буркнула Пегги.
— Подумай, а вдруг по какой-то причине он завтра откажется от тебя?
— Ты бредишь! Сегодня наша первая брачная ночь!
— Ты должна это сделать! Придумай что-нибудь!
— Но что?
— Тише, кто-то идет.
Тонкая и элегантная фигура Додино показалась в конце аллеи. Он шел, махая над головой руками. Прежде чем исчезнуть, Нат повторила со всей силой убеждения, на какую только была способна: