– Ты не смогла отговорить ее?
– Я сказала, что больше не буду обращаться с ней, как с ребенком, и предоставлю ей возможность самой принимать решения. Пообещала не запрещать помолвку, хотя и предупредила, что ты вполне мог бы это сделать. Но я также предупредила, что ее упрямство может обернуться большой ошибкой.
– Ты не запретила помолвку? – расстроенно спросил Клифтон.
– Маркус, ей исполнилось восемнадцать лет. В ее возрасте я уже была замужней дамой.
– Но как она может не понимать, что глупо терять голову при знакомстве чуть ли не с первым встречным мужчиной? Ей ведь всего восемнадцать, Оливия. Боже, она же совсем еще ребенок!
– Но она напомнила мне, что в Лондоне много девушек из высшего общества ее возраста, которых вывезли в свет, чтобы они нашли себе мужей. Таков обычай, Маркус, и она права.
– Значит, ты одобряешь помолвку? – Мужчина поставил ногу на камень, лежащий чуть ниже того, на котором устроилась его жена, и оперся локтем на колено. – Полагаешь, нам следует согласиться?
– Не знаю, – в замешательстве ответила Оливия. – Подсознательно я против этой помолвки. Мне не верится, что София будет счастлива с лордом Фрэнсисом. И я не уверена, что она точно знает, чего хочет, или отдает себе отчет, что влюбленность не всегда достаточное основание для брака. Но когда я привела ей эти доводы, она отплатила мне той же монетой. – Оливия понюхала сорванную красную гвоздику. – Она говорит, это из-за нас с тобой. – Подняв голову, графиня посмотрела на мужа. – По ее мнению, мы возражаем только потому, что наш брак не удался и нам трудно представить себе, что с ней ничего подобного не произойдет. София перечислила знакомые ей пары, которые до сих пор живут в браке, и, как оказалось, только у нас не сложилась семейная жизнь. Маркус, может быть, она права? Не излишне ли мы пессимистичны? Рассуждали бы мы подобным образом, если бы у нас ничего не произошло и мы оставались бы вместе? Или мы радовались бы ее браку с младшим сыном Роуз и Уильяма? Возможно, мы были бы довольны, несмотря на репутацию Фрэнсиса? Мне кажется, он очень увлечен Софией. У меня нет ответа, я не могу поставить себя на место благополучной замужней женщины. Я пришла сюда, чтобы попытаться найти ответ.
У него тоже не было ответа. Он просто смотрел на склоненную голову жены, на ее гладкие светлые волосы, аккуратно разделенные посередине пробором и зачесанные назад, смотрел, как она вертит в руках гвоздику, уткнувшись в нее носом.
Если бы ничего не произошло… Если бы Лаури не решил жениться и не пригласил его и Ливи в Лондон на свадьбу. Если бы он не изъявлял так явно желания поехать, потому что Лаури был его самым близким другом в Оксфорде. Если бы София не заболела корью за день до того, как они должны были отправиться в дорогу, и Ливи не уговорила бы его, во многом против его воли, ехать одному, потому что он настроился на праздник. Если бы не этот дурацкий мальчишник у Лаури за два дня до свадьбы и вся последующая бесконечная гулянка. Если бы остальные университетские приятели не смеялись над ним, называя его, совсем еще молодого, степенным женатиком, когда он отказывался пойти с ними в таверну, пользовавшуюся определенной славой. Если бы он не был так пьян и так глуп, беспросветно глуп. Потом он никогда не мог вспомнить, ни как звали ту девушку, ни как она выглядела. Он помнил только, что был с ней в постели и что в тот момент ему было противно. Помнил, что ненавидел себя, когда заплатил ей и выскочил на улицу, где его стошнило в сточную канаву на потеху честной компании.
И дальше он повел себя как полный идиот. Поступив так, он должен был найти какое-то успокоение для своей совести и выбросить из головы то, что произошло. Девица для него ничего не значила; он был уверен, что ни один из его друзей никогда ни словом не обмолвится об этом случае и сам никогда не соблазнится повторить ничего подобного еще раз. Но он вернулся домой и на четыре дня заперся от Ливи, озадачив жену настойчивыми утверждениями, что ему нужно заняться бухгалтерией и разобраться с тем, что произошло в его отсутствие. А ночами он якобы был нездоровым или слишком усталым, чтобы заниматься любовью. На четвертую ночь он сказался больным – настолько, что не мог спать с ней в одной постели, и отправился ночевать в собственную спальню, которой пользовался очень редко.
– Что случилось, Марк? – спросила Оливия тогда, полчаса спустя тихо войдя в его темную комнату.
– Ничего. – Он стоял и смотрел в окно. – Просто что-то с желудком.
– Что случилось в Лондоне?
– Ничего. Вечеринки. Свадьба. Слишком много еды и выпивки. Скоро мне станет лучше, Ливи.
– У тебя есть кто-то еще? – прошептала она.
– Нет! – почти выкрикнул он, повернувшись к ней лицом.
В это время нужно было пересечь комнату, заключить Ливи в объятия, поцеловать, отвести обратно в спальню и заняться с ней любовью. Он мог бы забыться, оказавшись внутри знакомого и любимого тела. И даже если бы он не забыл обо всем, ему не следовало ни о чем рассказывать жене – никогда.
– Была девушка, – выпалил он, не подумав. – Проститутка. Она ничего для меня не значит. Я не могу вспомнить ни ее имени, ни ее внешности. Я был пьян, и меня спровоцировали на это. Это ничего не значит. Ничего, Ливи. Я люблю тебя. Только тебя. Это никогда не повторится. Я обещаю.
Молодая женщина ничего не сказала, но даже в темноте он видел ужас и отвращение, написанные у нее на лице. Несколько минут муж и жена стояли и смотрели друг на друга, а потом он протянул к ней руку, но Оливия повернулась и быстро вышла. Марк, пошатываясь, поплелся за ней, однако двери ее спальни и туалетной комнаты оказались уже запертыми. Оливия отказалась простить его и продолжала отказывать в прощении, пока ему не пришлось поверить, что жена никогда не простит его.
– Значит, ты полагаешь, я должен поговорить с Саттоном и выяснить, какие у него намерения и планы на будущее? Думаешь, мне следует сообщить о нашем согласии, если его ответы удовлетворят меня, если мне станет ясно, что у него серьезные намерения и он будет для Софии хорошим мужем? Ты считаешь, я должен поступить именно так, Оливия?
– Не знаю, – положив гвоздику рядом с собой на камень, она снова взглянула на мужа. – Маркус, нам предстоит принять самое важное решение, касающееся жизни нашей дочери, а разум и здравый смысл, видимо, больше не служат нам хорошими советчиками. Что можно сделать разумного или рассудительного? Ни мои мама с папой, ни твои родители не стали удерживать нас от брака, когда увидели, что мы всей душой стремимся к нему.
– Да.
– Хотя, возможно, им следовало бы это сделать. – Повернув руки ладонями вверх, Оливия пристально разглядывала их.
– Да.
– Но означает ли это, что нам следует остановить Софию? Быть может, ее замужество окажется счастливым.
– Да.
– О, Маркус. – Она опять подняла к нему лицо. – А что думаешь ты? Мне очень хотелось бы, чтобы решение принимал ты, ведь ты ее отец.
– Оливия, я убежден, что через полгода, через год или через два мы снова столкнемся с этой же проблемой, если в этот раз скажем «нет». И я уверен, София всегда будет слишком молода, и молодой человек всегда будет чем-то нас не устраивать.
– Да, – грустно улыбнулась Оливия.
– Пожалуй, лучше сначала послушать, что скажет о себе Саттон.
– Да.
– Но уж я не стану облегчать ему задачу.
– Да, я помню, как ты назвал папу настоящим людоедом, – усмехнулась она, – хотя обычно он был деликатнейшим человеком.
– Тебе было семнадцать лет, и ты была его единственной дочерью.
– Да.
– Значит, ты готова смириться с этой помолвкой?
– Скорее всего да. София сказала, они хотят, чтобы оглашение в церкви было сделано немедленно после объявления о помолвке. Маркус, они собираются обвенчаться в местной деревенской церкви.
– Вот как? – Он внезапно вспомнил выражение нежности, изумления и полной беззащитности на лице Оливии, обращенном к нему, когда приходский священник объявил их мужем и женой. Это воспоминание ассоциировалось у него с органной музыкой, запахом цветов и колокольным звоном. – Ты останешься на праздник по случаю помолвки?