Когда письмо вернулось в зеленую папку, начальник ЦПУ объявил:
— Теперь спрашивается, кого мы туда пошлем.
Стиг Мальм задумчиво уставился в потолок, но ничего не сказал.
Мартин Бек опасался, как бы не выдвинули его кандидатуру. Пять лет назад, до того как он расторг свой неудачный брак, Мартин Бек охотно взялся бы за это дело, только бы уехать на время из дому. Теперь ему вовсе не хотелось уезжать, и он поспешил сказать:
— Это, скорее, по части секретной полиции.
— Мне нельзя уезжать. — вступил Мёллер. — Во-первых, я не могу оставить отдел, потому что у нас возникли проблемы с реорганизацией, которые надо срочно решать. Во-вторых, наш отдел достаточно осведомлен о делах такого рода, пусть лучше поедет человек, которому надо пополнить свои знания в вопросах безопасности. Скажем, кто-нибудь из уголовного розыска или из охраны порядка. Все равно ведь он, когда вернется, поделится с нами своими наблюдениями, труд его пойдет на пользу всем.
Начальник ЦПУ кивнул.
— Пожалуй, ты прав, Эрик. И как ты сам сказал, тебя мы сейчас отпустить не можем. Тебя тоже, Мартин.
Мартин Бек облегченно вздохнул.
— К тому же я не говорю по-испански, — добавил шеф секретной полиции.
— А кто говорит-то, — сказал Мальм с компанейской улыбкой.
Он знал, что начальник ЦПУ тоже не владеет кастильским наречием.
— Я знаю человека, который говорит по-испански, — заметил Мартин Бек.
Мальм наморщил лоб.
— Это кто же? Из уголовной полиции?
— Оттуда. Гюнвальд Ларссон.
Мальм еще больше наморщил лоб. Потом недоверчиво улыбнулся и сказал:
— Но ведь его нельзя посылать.
— Почему, — возразил Мартин Бек, — По-моему, он вполне подходит.
Он поймал себя на том, что говорит с вызовом.
Ратовать за Гюнвальда Ларссона не было в правилах Мартина Бека, но его задел тон Мальма. К тому же он привык, что его мнение почти никогда не сходится со взглядами Стига Мальма, и привык возражать ему.
— Этот медведь недостоин представлять наше ведомство, — настаивал Мальм.
— Он в самом деле говорит по-испански? — недоверчиво произнес начальник ЦПУ. — Где же это он научился?
— Когда служил на флоте, побывал в странах, где говорят по-испански, — ответил Мартин Бек. — И в этом городе, наверно, бывал. Там ведь большой порт. Кстати, он еще свободно изъясняется по-английски, по-французски и по-немецки. Знает немножко русский. Можешь проверить по его личному делу.
— Все равно он медведь, — твердил Стиг Мальм.
Начальник ЦПУ задумался.
— Я проверю его личное дело, — сказал он. — Я и сам о нем подумывал. Конечно, он иногда бывает грубоват и очень уж недисциплинирован. В то же время он, несомненно, один из наших лучших следователей, хоть и не любит подчиняться приказам и следовать уставу.
Он повернулся к шефу секретной полиции.
— Что ты скажешь, Эрик? Годится он, по-твоему?
— Ну, особой симпатии я к нему не испытываю, но так-то возразить нечего. Тут нужен человек опытный и наблюдательный. У Гюнвальда Ларссона есть опыт, а самостоятельность и напористость в этом случае только кстати. Знание языка и страны тоже говорит в его пользу.
Мальм насупился.
— По-моему, его никак нельзя посылать. Да он своей неотесанностью всю шведскую полицию опозорит. Ведет себя по-хамски, а выражается скорее как грузчик, чем как бывший офицер флота.
— Может быть, на испанском языке он выражается учтивее, — заметил Мартин Бек. — Бывает грубоват, это верно, но знает меру.
Мартин Бек слегка покривил душой. Он сам слышал, как Гюнвальд Ларссон в присутствии Мальма довольно крепко прошелся по его адресу, но тот, к счастью, не уразумел, что речь идет о нем.
Начальник ЦПУ явно пропустил мимо ушей возражения Мальма.
— А что, и впрямь не такое уж плохое предложение, — задумчиво произнес он. — Думаю, в данном случае можно не опасаться, что он станет вести себя подчеркнуто грубо. При желании он умеет быть вежливым. И биография у него получше, чем у многих других. Он из культурной, обеспеченной семьи, следовательно, получил самое лучшее образование и воспитан соответственно, умеет вести себя в любой ситуации. Такие вещи входят в плоть и кровь на всю жизнь, хотя он всячески старается скрыть свою интеллигентность.
— Что верно, то верно, — пробормотал Мальм.
Мартин Бек догадывался, что Стиг Мальм не прочь поехать сам и обиделся, когда о нем даже не вспомнили. Еще он подумал, что неплохо будет малость отдохнуть от Гюнвальда Ларссона: коллеги недолюбливали его за редкостное умение осложнять людям жизнь и портить им настроение.
Казалось, собственные доводы не до конца убедили начальника ЦПУ, и Мартин Бек поспешил добавить:
— По-моему, надо послать Гюнвальда. У него есть все данные, нужные в этом случае.
— Я заметил, что он следит за своей внешностью, — сказал начальник ЦПУ. — Сразу видно, что у человека есть вкус, он умеет одеваться. Это производит хорошее впечатление.
— Вот именно, — подхватил Мартин Бек. — Это важная деталь.
О самом Мартине Беке — и он это знал — никто не сказал бы, что он одевается со вкусом. Брюки неотглаженные, мешковатые, ворот водолазки после многочисленных стирок растянулся, на поношенной куртке не хватает пуговицы.
— В отделе насильственных преступлений людей достаточно, обойдутся без Ларссона неделю-другую, — сказал начальник ЦПУ. — Или есть еще предложения?
Все отрицательно покачали головой.
Даже Мальм явно сообразил, что для него же лучше, если Гюнвальд Ларссон хотя бы на время уберется подальше, а Эрик Мёллер снова зевнул и был явно рад, что совещание близится к концу.
Начальник ЦПУ встал и захлопнул папку.
— Прекрасно, — заключил он. — Значит, договорились. Я сам извещу Ларссона о нашем решении.
Гюнвальд Ларссон принял известие без восторга. Не был он и особенно польщен характером задания.
Человек весьма самоуверенный, он тем не менее не закрывал глаза на правду и не сомневался, что кое-кто из сослуживцев облегченно вздохнет, проводив его, и пожалеет только о том, что он уехал не навсегда.
Гюнвальд Ларссон отдавал себе отчет в том, что друзей среди коллег у него не так уж много, а точнее, всего один. Знал он также, что его считают своенравным упрямцем и вопрос об его увольнении обсуждался не раз.
Все это его ничуть не трогало.
Любой другой сотрудник полицейского ведомства в его звании и с его заработком был бы по меньшей мере обеспокоен постоянной угрозой временного отстранения от работы, а то и увольнения. Гюнвальда Ларссона мысль об этом ничуть не тревожила.
Неженатый, бездетный, он был свободен от заботы о семье. Родню презирал за буржуазное чванство и давно с ней порвал.
Собственное будущее его не волновало.
За годы службы в полиции Гюнвальд Ларссон не раз подумывал о том, чтобы вернуться на флот. Но когда тебе под пятьдесят, понимаешь, что уже вряд ли доведется выходить в море.
По мере того, как приближался день отъезда, Гюнвальд Ларссон обнаружил, что даже рад этому заданию, которое, хотя и считалось ответственным, не сулило особенных трудностей.
Во всяком случае, он отключится на две недели от служебной рутины. Предстоящая поездка рисовалась ему чем-то вроде отпуска.
Накануне отъезда Гюнвальд Ларссон стоял в одних трусах в своей спальне и рассматривал собственное отражение в большом зеркале на внутренней стороне дверцы гардероба.
Ему очень нравился рисунок на трусах — желтые лоси на голубом поле. Таких трусов у него было полдюжины, а еще полдюжины, но с красными лосями на зеленом поле, уже были уложены в большой чемодан свиной кожи, который стоял на кровати с откинутой крышкой.
Рост — метр девяносто два, сильная, мускулистая фигура, крупные ступни и кисти. Он только что принял душ и, как всегда, взвесился: сто двенадцать килограммов. За последние четыре-пять лет Гюнвальд Ларссон прибавил десяток килограммов и теперь с недовольством смотрел на складку жира выше трусов.